Не буду описывать всех наших обсуждений, споров и различных хлопот. Но прошло две недели – и в саду посольства, наряду с настоящими печатными журналами и газетами, стал продаваться скромный журнальчик, написанный от руки фиолетовыми чернилами. И заголовок его ярко выступал па первой странице.

«Ржавый живот».

Слова были как будто русские, слегка фигуральные, даже чуточку неэстетические. Но по-сербски они весьма просто и скромно обозначали: «Скверная жизнь».

Михаилу Алексеевичу, изобретателю «ржавого живота», удалось придумать этот заголовок благодаря славянофильскому анекдоту, который он слышал еще в Петербурге. Рассказывали, что на одном великосветском балу в нашей столице некий молодой сербский дипломат, танцуя с очаровательной хозяйкой дома, восторженно сказал ей: «О, княгиня! Как я люблю в Петербурге бывать в вашей обществе и смотреть на ваш широкий живот!» Княгиня, гордившаяся своей фигурой, демонстративно бросила своего партнера среди зала и пошла жаловаться мужу. Возможно, что дело окончилось бы дуэлью, если бы это филологическое недоразумение не выяснилось вовремя.

К сожалению, наш «Ржавый живот» особых симпатий среди беженцев не вызвал. Наоборот даже. Его стали ругать. Да и в самом деле: кого может убедить статья или фельетон, подписанные одной буквой M, А или С? Я уверен, что если бы Лев Толстой, строго сохраняя инкогнито, печатал свои политико-экономические рассказы и философские рассуждения, подписывая их одной буквой – А, Б, В, Г, Д, или Е, читатели весьма скептически отнеслись бы к прочитанному тексту и, пожалуй, даже говорили: «А это, что еще за тип появился?» Недаром московский издатель Сытин нашел неинтересным и отказался печатать «Тараса Бульбу», когда один начинающий писатель, впоследствии ставший известным, принес ему эту повесть в переписанном виде, и выдал ее за свою.

Впрочем, оставляя в стороне подобные скромные сравнения с Толстым и с Гоголем, должен сказать, что публике мы не понравились, главным образом, за критическое отношение к поведению большинства наших политических и общественных группировок. В самом деле: как бушевали тогда среди нас идеологические страсти, приводившие всех к яростным взаимным обвинениям в гибели Государства Российского: Члены Монархического объединения доказывали, что если бы все депутаты Государственной Думы от крайне-левых до националиста Шульгина188 включительно были перевешаны, то революции не произошло бы. Повесить, кроме того, необходимо было: всех дворян-изменников, вроде Петрункевичей189 и Долгоруковых190, всех либеральных членов городских управ с головами; всех таковых же членов земских управ; и, наконец, большинство присяжных поверенных, профессоров, писателей и журналистов, строго следя, однако, за тем, чтобы во имя высшей справедливости по ошибке не был повешен свой.