– Эво, Забел! – показывает рукой проводник.

Монастырь приютился в узкой горной расселине, укрыл свои стены в складках крутых холмов, в зеленой листве окружающей рощи. Мы спускаемся по каменистой тропе, переходим через овраг по дрожащему мостику, входим в ворота.

Тихо, как-то особенно тихо. Живут здесь, или не живут? Большой монастырский корпус вокруг, тщательно подметенный двор, посреди небольшой каменный храм. И не видно никого. Застыло вверху знойное небо, ушел за стены шелест деревьев. И кажется, что остановилось время, одно только пространство оставлено Богом тихой обители.

Авангард наш, однако, быстро вносит в монастырь форму времени, со скрипом взбираясь и спускаясь по лестницам и отыскивая игумена. Стены храма с укором бросают обратно громкие кощунственные голоса; стекла окон удивленно смотрят слепыми глазами. Через несколько минут вместе с председателем спускается к нам игумен – отец Меркурий и приветливо приглашает сначала в церковь, a затем наверх – откушать чаю.

Он, отец Меркурий, здесь недавно: два года. Перед этим – 27 лет провел на Афоне, 29 лет уже не видел России. Небольшая сутуловатая фигура под монашеским одеянием, но видно, сильная, упорная в труде и намерениях. Такие люди и строили православные монастыри. Основывали и молились угодники, а эти, божьи хозяева, с крепкими мышцами и с крепкими нервами, воздвигали стены, украшали, делали обители сказкой линий и пятен среди лесов и степей.

– Неужели, батюшка, вы так и не видели большевиков?

– Не видел, нет.

– Но читали? Знаете, конечно, что произошло.

– Читал, читал. Но, право, не верится. Как же это так? Православный народ, христиане… И, вот, этак, вдруг! Видно Богу от русских людей что-нибудь понадобилось. Увидим под конец, чего Господь от нас хочет.

Мы сидим в уютной комнате, предназначенной для монастырских гостей. Длинный стол, покрытые коврами скамьи у стены. В ожидании чая беседуем с двумя русскими инвалидами, живущими тут, и с русским батюшкой, отцом Антонием, пришедшим сюда в гости из соседнего села. Один из инвалидов – генерал, сейчас не то писец, не то делопроизводитель при игумене; другой – полковник, которому временно разрешено пребывание здесь.

– Как вам живется в монастыре? – спрашиваю генерала.

– Спасибо, хорошо. Тихо, мирно. Вот только читать нечего. Отрезаны. Когда сходишь в Куманово, от знакомых получишь газетку или книжку, тогда ничего. А если, вот, долго сидишь, не знаешь – что в мире делается, жутко как-то становится. Будто, знаете, умер. Или во сне…

Отец Меркурий входит, спрашивает: не хотим ли с дороги, кроме чая, чего-нибудь поесть. Мы благодарим, отказываемся. А я неосторожно начинаю с ним беседу относительно монастырского храма.