– Наш дьякон здорово здесь зарабатывает, – говорит Катушкин, завистливо вздыхая.

– А что?

– Мрут хорошо. И похороны любят. На днях, например, пришлось мне присутствовать, так, действительно, молодчина: как провозгласил, это, «сотвори ве-е-еч-ную» – так всех присутствующих сразу и прошиб. На что я покойника совсем не знал, накануне только приехал. И то слезу смахнул. А воображаете, что делается с родственниками? Тысяч десять в месяц, счастливчик, имеет, не меньше…

Мы проходим большое белое здание кафаны с террасой, окаймленной четырехгранными колоннами. У дороги столики, стулья и публика, освободившаяся от вечерних занятий.

– Вот и моя обитель, – гордо произносишь Катушкин, толкая ногой калитку и пропуская меня вперед. – Двор-то у нас, как видите, не важный, хозяйка стиркой лужи разводит, но комната, зато, шик. Не сюда, не сюда, здесь хлев… Вот! Добро вече, господа! Приятно!

– Добро вече…

Их шесть человек в маленькой кухне. Сидят у стола, ужинают. Несмотря на открытое окно, воздух трудный – запах чеснока, арбуза, ракии и физически переутомленного человеческого тела. Как я заметил, глаза старухи при моем появлении блеснули тревожным огнем; слово «добро» она сказала довольно приветливо; но слово «вече» уже не так: увидела.

– Нравится, а?

Я не терплю, когда беженцы наводят критику на комнату или обстановку своих знакомых. Ведь, кажется, и так нелегко живется. И так нужно напрягаться воображением, чтобы находить в своей жизни уютные стороны. А злобствующие критики – в особенности дамы – добивают: «Вы думаете, это жировое пятно на стене? Извините, сырость!» Или: «Дорого, очень дорого… Кто вам рекомендовал этот склеп?»

Катушкин, спрашивая «нравится ли», победно обводит рукой все, что собралось в небольшом пространстве вокруг: черную железную кровать с яркими розами на глухой спинке, продавленное мягкое кресло, из сиденья которого ощетинившейся собакой торчит серая шерсть, умывальник, стол, портреты, картины на стенах. И я, конечно, отвечаю: «мило». Меня только тревожит одно: a где та вторая комната, в которой Катушкин обещал устроить меня со всеми удобствами?

– Ну, располагайтесь, располагайтесь, – говорит он, снимая с себя гимнастерку и надевая ночную рубаху. – Будьте как дома. Башмаки скиньте, если жмут. Штанишки… А я сейчас примус зажгу, чай приготовлю.

– Может быть, пойдем в кафану?

– Ну вот еще, в кафану! Деньги тратить. Разве у них чай? Веник. Я люблю, знаете, не спеша, стаканчиков шесть, восемь, по-нашему. Сидишь, пьешь, мечтаешь… Потому, наверно, у русского человека и мировоззрение такое широкое, что чаю пьет много. Есть, когда вопросы всякие обсудить.