– Но… ведь, вы же жалованья, того… не получили.

– Завтра получу! Обязаны! Кассир не выдаст, скандал устрою! Двадцать кусков, не меньше, оставалось… Где они?

– В таком случае, возьмите в долг денег… До завтра.

– Деньги? Нет уж. Извините. Пригласил – и занимать? Что я, ловкач какой-нибудь? Будем с конфектами пить! У меня монпансье где-то… Сливы тоже. Вам крепкий? Простите, без блюдца. A мешайте карандашом. Впрочем… дурак: мешать! Что мешать-то? Хе-хе!

У Катушкина прекрасный баритон. Он поет с такой выразительностью, что я даже поражен: не ожидал от его простодушной природы. И нежности в лирическом репертуаре тоже масса. Дребедень, по существу, это все: «сказав прости, удалились вы», или – «хризантемы в саду». А как выходит!

– Спойте что-нибудь серьезное, а?

Он блаженно полулежит на кровати с гитарой на коленях. Я против него – кейфую, курю в кресле, время от времени поправляя под собой выскочившую пружинную спираль.

– А что хотите?

– Эпиталаму243. Знаете?

– Конечно, знаю. Но только… невозможно это.

– Почему?

– С квартиры прогонят. Давайте лучше какой-нибудь тихий дуэт… У вас бас, наверно?

– Какой бас. Просто – profundo.

– Ну, и подтягивайте. Что бы такое, например? Погодите…

Он мягко перебирает струны, тасует звуки, подбирая тональность.

– Ну…

Наивный прозрачный аккомпанемент моцартовского квартета, взятого Чайковским. Катушкин начинает:

– «Мой миленький дружок…»

– «Любезный пастушок…» – подхватываю я.

– Тах-тах! – раздается стук в дверь.