– Люся, не приставай. Да, писали тогда. Писали. Эх-хе! П. П. Гнедич, продолжение… В четырех частях… Лариса, не дергай, что это такое? Успеешь.

– Петенька! Петенька!

Генеральша дрожит. Лицо искривляется. Глаза наполняются слезами.

– Что такое?

– Парад… На Марсовом… Марсовом… поле…

– Парад? Где?

– И ты… наверно… там… Внутри… Боже…

– Ну, Мусинька! Не надо. Мусинька!

У генерала дергается челюсть. Он вытягивает из рук плачущей жены номер, смотрит влажными глазами на снимок. А Люся, подхватив тетрадку отца, садится на стул, торопливо перелистывает. Что она помнит о Петербурге? Институт, может быть? Улицы? Но и у нее нервно разметавшиеся кудряшки на лбу, внезапный румянец на щеках, прерывистый голос:

– «Белая ночь на Островах». «Рыбаки вытаскивают сети». «Осетр весом в 3 пуда 25 фунтов…»

– Это угол Морской? – не теряя достоинства, снисходительно спрашивает меня незнакомая соседка.

– Разрешите? Да. Видите – Адмиралтейство. А слева – дом Вавельберга.

– Значишь, здесь справа Тонешь и Трейман. Да, да. Мои поставщики. A слева – английский магазин, Александр. Антон обыкновенно бывал недоволен, когда туда ездила. Долго ждать приходилось.

– Простите… Кто?

– Мой кучер. Антон.

– Ага.

– Вы, наверно, видели наш выезд. Совершенно белые лошади, чистокровные, и Антон – в малиновом. Я обыкновенно выезжала от двух до пяти.

– Да… Наверно, видел. В это время, правда, обыкновенно писал… Но… В малиновом, вы говорите?

– В малиновом. Хотя наши дома на Фонтанке, за Чернышевым, но жили мы сами в Литейной. На Сергиевской, 23 – номер знаете, должно быть. Весь второй этаж – наш.

Уже скоро полночь. Я лежу на двух катушкинских корзинах возле открытого окна в сад. Генерал в углу, под лампой, кончает починку ботинок, которые ему нужно сдать утром заказчику.