К тому же последние дни января ознаменовались серьезной военной неудачей королевской армии. В системе блокады зияла брешь, позволявшая Парижу получать продовольствие из его традиционной житницы, области Бри (к юго-востоку от столицы, на правом берегу Сены). Здесь парижанам принадлежали важные опорные пункты: замок Лезиньи (владение ставшего на сторону оппозиции герцога Люина, сына герцогини Шеврез от ее первого брака) и городок Бри-Конт-Робер.

Правительственные отряды попытались занять Бри-Конт-Робер, но были отбиты силами забаррикадировавшихся местных жителей, даже без помощи парижан.

Правительство начинает подавать сигналы миролюбия. 27 января Мазарини пишет своему агенту в Париже, епископу Доля Коону о желательности прибытия в Сен-Жермен из Парижа неких прелатов-посредников.

Двор ничего так не желает, уверяет кардинал, «как узнать, что господа парламентарии вернулись к исполнению своего долга, и всякий, кто доставит свидетельства этого, будет очень хорошо принят…»[709].

И такой прелат приехал — архиепископ Тулузский де Моншаль. Он напрямик говорит и Мазарини, и королеве, что единственным препятствием к заключению мира является пребывание кардинала у власти. Его не обрывают. Мазарини с грустью отвечает, что сам добровольно ушел бы в отставку, если бы был уверен, что это приведет к умиротворению, но этой уверенности у него нет. Архиепископа осыпают заверениями в стремлении двора к примирению, но дают понять, что парламенту следует первому совершить какой-либо акт почтительности, пусть даже чисто словесный. С этим результатом прелат вернулся 6 февраля в Париж.

Но и умеренные парламентарии во главе с Моле и Мемом уже проявляли склонность к примирению. Не только потому, что общая ситуация позволяла надеяться на самые выгодные условия мира, но и потому, что положение в городе начало вызывать у них сильное раздражение и беспокойство.

С конца января в Париже укоренился новый способ изыскания денег на нужды обороны — обыски по доносам. 26 января д'Ормессон записал о находке целых 270 тыс. л. наличными, припрятанных в погребах бюро откупа габели. О существовании клада разузнал и известил власти некий слуга маршала Ламот-Уданкура, и маршал истребовал для себя из этой суммы 80 тыс. л. в счет невыплаченного ему королевского жалованья; прочее пошло в фонд обороны города[710]. Затем пошли обыски в домах лиц, связанных с финансовым ведомством.

У мадам Галлан, жены секретаря финансовой секции Госсовета, по доносу каменщика, были найдены под полом 25 тыс. л. серебром, серебряная посуда и драгоценности. 29 января парламент обсуждал, что делать с этими деньгами: практика конфискаций еще не установилась, и умеренные парламентарии хотели ее ограничить. Некоторые были за то, чтобы вернуть деньги хозяйке за вычетом таксы, на которую она была обложена (3 тыс. л.), другие — чтобы взять их у нее в долг, но победили сторонники конфискации, говорившие, что «ее муж нажил достаточно денег в финансовых делах, и сейчас он находится в Сен-Жермене»[711].