Дело окончилось без помощи ополченцев, но «отцам города» пришлось оправдываться в своей медлительности; обеспокоенные, они собрали 11 февраля городской совет с участием полковников милиции, где было принято решение об усилении дисциплины в рядах парижского ополчения, ибо некоторые горожане, «имея в руках оружие, не хотят признавать ни полковников, ни капитанов…».

Были расширены дисциплинарные права полковников, а для суда за особо тяжелые провинности при ратуше был создан трибунал из трех членов (два эшевена и один городской советник)[715].

Несмотря на успехи конвоирования, падение Шарантона произвело все же удручающее впечатление. Пошли слухи об измене генералов, о растрате выделенных на регулярную армию городских денег и т. п. В парламенте громче зазвучали голоса сторонников примирения с двором, возобновивших уже отвергнутое 8 февраля предложение об отправке депутации в Сен-Жермен. На 15 февраля было назначено новое обсуждение вопроса, для чего были приглашены и генералы.

Но уже 12 февраля случилось неожиданное событие. Ранним утром к воротам Сент-Оноре прибыл из Сен-Жермена королевский герольд с двумя трубачами, объявивший городской страже, что имеет при себе три пакета, которые должен лично зачитать адресатам: парламенту, Конти и ратуше. Судя по опубликованным инструкциям для герольда[716], первые два письма в целом дублировали содержание королевских деклараций от 23 января: двор как бы сделал вид, что он полагает, будто эти декларации могли остаться неизвестными парижанам.

Итак, парламентариям герольд должен был заявить, что если в течение четырех дней они не покинут Париж, то все их должности будут уничтожены (и напротив, тем, кто в этот срок явится в Сен-Жермен, обещалось полное прощение). Такой же срок для раскаяния давался и Конти.

Иной характер должно было иметь обращение к ратуше, здесь герольд должен был подчеркнуть благосклонность короля к парижанам, особенно явную после победы при Шарантоне: если в течение шести дней парижане сложат оружие, побудив тем самым к повиновению и парламент, то все будет прощено и забыто, король немедленно вернется в Париж и полностью подтвердит свою декларацию от 22 октября 1648 г.[717] От дезавуирования этого основополагающего акта, которое было столь явно выражено в циркуляре 23 января о созыве Генеральных Штатов, теперь пришлось отказаться[718].

Впрочем, о содержании всех пакетов парламентарии могли только догадываться, и вопрос о том, принимать ли герольда, вызвал долгое и оживленное обсуждение. Принять? Но что хорошего они могли от него услышать? Не принять? Но не будет ли это выглядеть как оскорбление монарха? Остроумный выход был найден в предложении, сформулированном Брусселем: герольда принимать нельзя именно из почтения к королю, ведь герольдов посылают к врагам, к военным противникам, а парламентарии преисполнены желания оставаться верными подданными своего государя. Конечно, этот отказ нужно будет объяснить, и вот для этой-то цели следует послать в Сен-Жермен коронных магистратов, которые и узнают, в принятом порядке, чего же хочет король от парламента.