Отказ подчиниться приказу о переезде в Понтуаз дал королю основание считать оставшийся в Париже трибунал незаконным и впредь иметь дело только с «понтуазцами». Именно Понтуазский парламент по явной подсказке сверху обратился к монарху с просьбой об увольнении Мазарини, и 12 августа появилась королевская декларация об отставке кардинала, мотивируемой необходимостью прийти к общему согласию, при самых лестных оценках заслуг первого министра. Через несколько дней Мазарини выехал в Буйон, обосновавшись на этот раз совсем рядом с французской границей.

Были все основания считать эту отставку симуляцией (и она действительно была таковой), но в Париже уже так устали от войны, что никто не стал требовать от короля дополнительных подтверждений и деклараций. Формально основное требование оппозиции было выполнено, и теперь ей оставалось добиваться общей амнистии.

Но ее правительство давать не собиралось. В эдикте, зарегистрированном Понтуазским парламентом 26 августа, из амнистии были исключены зачинщики погрома 4 июля. Отказавшись от сношений с незаконным муниципалитетом, двор решил организовать контрпереворот.

23 сентября в Париже была распространена королевская прокламация, приказывавшая жителям столицы браться за оружие, чтобы восстановить старый, низвергнутый 4 июля муниципалитет. В Пале-Рояле состоялось большое собрание буржуа-роялистов. На их сторону под лозунгом «Да здравствует король, долой принцев!» перешла городская милиция, и уже 24 сентября Бруссель подал в отставку.

13 октября Конде выехал из Парижа, чтобы потом еще семь лет воевать против своей страны вместе с испанской армией. На другой день муниципалитет был восстановлен в том составе, в каком он был до 4 июля; Бофор также сложил с себя полномочия губернатора. Теперь король мог въехать в столицу, что и произошло через неделю, 21 октября. Утром следующего дня Гастон Орлеанский, подчиняясь приказу племянника, выехал в свои земли, где ему и предстояло жить до смерти в 1660 г.

22 октября состоялось королевское заседание воссоединившегося парламента, в который вернулись «понтуазцы». Место и время были символичны: заседание состоялось не в Дворце Правосудия, а в Лувре, где теперь обосновался король (что демонстрировало подчиненность парламента), — и это была четвертая годовщина Октябрьской декларации, которую нужно было отменить фактически, не делая этого открыто.

Началу собрания, до появления короля, предшествовало предварительное обсуждение, проведенное Сегье и Моле. Только тут парламентарии узнали, что десять их коллег, поименно упомянутых в декларации об амнистии, которую им предстояло зарегистрировать, будут репрессированы, подвергнуты высылке из Парижа. Чтобы не было неуместных протестов (а их, очевидно, опасались), Сегье и Моле обещали лично просить короля о скором прощении виновных. Конечно, это было грубым нарушением принципа неприкосновенности судей, и дело не менялось от того, что самому парламенту предстояло утвердить «проскрипционный список»: было общепризнано, что на королевском заседании свободы обсуждения не бывает. Ставя судьбу гонимых коллег в зависимость от милости монарха, а не от введенной ими правовой новации, парламентарии молчаливо признавали, что Октябрьская декларация в сложившейся обстановке неприменима.