Итак, случилось то, чего больше всего боялись и парламент, и городские власти: 5-тысячная армия Конде вошла в город. Солдаты вошли разгоряченные боем, обозленные на тех, кто готов был отдать их на растерзание войскам Мазарини, и таким же разгоряченным и раздраженным был их вождь, чьи первые решения имели явно импульсивный характер. Прежде всего — установить свою власть в Париже, припугнуть как следует столичных магистратов, чтобы они заключили союз с принцами и перестали изображать из себя нейтралов, посредников, арбитров. А тут как раз на 4 июля парламентом была созвана (еще 1 июля, накануне боя) большая городская ассамблея в здании ратуши, где должны были присутствовать представители всех крупных корпораций.

Собрание было назначено на 1 ч. дня, но уже с утра Гревская площадь была заполнена толпой. Тут были солдаты Конде (для приличия переодетые ремесленниками), люмпены из отряда Бофора; сторонники принцев опознавали друг друга по пучкам соломы на шапках. Во всем чувствовалась напряженность, многие участники собрания в ратуше заранее исповедовались. Вопрос о союзе города с принцами «витал в воздухе», но в повестке дня ассамблеи его не было. Сначала надо было обсудить новое письмо короля к ратуше; монарх упрекал магистратов за то, что в Париж впустили армию Конде, но все же заверял в своей благосклонности. Обсуждалось предложение послать ко двору депутатов просить короля дать мир народу и вернуться в Париж без Мазарини. В 5 ч. явились Гастон, Конде и Бофор; принцы повторили свои прошлые заверения, что они сложат оружие после отъезда Мазарини из Франции. Они сухо отклонили предложение подождать результатов обсуждения и удалились. Это было естественно — время было позднее и стало ясно, что дискуссия будет перенесена на другой день. Но, видимо, толпа на площади восприняла этот уход как демонстративный.

Кто метнул гранату в эту бочку с порохом? Сами ли принцы каким-то жестом или словом на выходе, или кто-то из их свиты? Гастон и Конде вернулись в Люксембургский дворец, а Бофор остался на площади наблюдать за событиями. Ему не пришлось скучать — сразу же после этого началась пальба.

Руководство собранием допустило роковую ошибку, не поняв, что в той обстановке нельзя было тянуть время, — проводить поименное голосование, переносить обсуждение… Когда дошло до стрельбы, среди нотаблей началась паника: они стали писать на бумаге слово «union» («союз»), бросали эти листки в окна, потом велели написать это слово большими буквами на балконе, но ничего не помогало. Охрана ратуши построила баррикаду и отчаянно защищалась, в толпе было много убитых. Тогда мятежники подожгли здание и, когда у охраны кончился порох, ворвались внутрь. Началось избиение, около трех десятков нотаблей были убиты; были ли они умеренными или радикалами — в этом уже никто не разбирался. Правда, большинству удалось спастись: среди нападавших было немало желающих подзаработать, они брали выкуп и за эти деньги провожали до дома откупившегося[843].