– На четверть часа задержались, – сказала Сесилия. – Йель, я это ненавижу.

Уже темнело. Сесилия ехала по Шеридан-роуд слишком быстро, и в свете фар мелькали снежинки.

– Помедленней, – сказал Йель. – Авария нам ни к чему.

– Если попадем в аварию, – сказала она, – нас все равно доставят, куда надо. Даже быстрее.

– Мы будем в порядке, – сказал Йель. – Это того стоило.

– Правда? Ты счастлив? – она взглянула на его лицо. – Мне понравились работы Ранко. Правда понравились.

– Она его любила, – сказал Йель, не желая возражать ей, говорить, что даже если не понравились, все окей. – Пусть и не должна бы. Я думаю, это тот случай, когда не можешь избавиться от первого впечатления о человеке.

– Мы никогда не можем от этого избавиться, – сказала Сесилия. – То есть даже для родителей – твой ребенок никогда не будет не твоим, понимаешь?

– Думаю, ты права.

По мере того, как болезнь его прогрессировала, он все чаще думал так о людях, в первую очередь о Чарли, и обо всех других, живых и мертвых: не как о сумме разочарований, что они доставили ему, а как обо всех надеждах, которые были в них заключены, обо всех обещаниях.

– Думаю, твои часы спешат, – сказал Йель.

Они ехали на юг вдоль озера. 7:49. Оставалось одиннадцать минут, но он продержится еще несколько, если кончится кислород. Все машины двигались осторожно; Сесилия никак не могла обойти их.

– Эти часы отстают, – сказала она. – А ты свои даже не носишь.

Он закрыл глаза, откинувшись на спинку сиденья.

Было 7:56, согласно часам на приборной панели, когда они подъехали к Масонскому медцентру.

На тротуаре стоял в снегу доктор Ченг, замерзая в белом халате, со свежим баллоном кислорода.

2015