– Ты живешь в Америке? – сказала Николетт.

Фиона вытерла глаза рукавом.

– Да. Ты знала, что я мама твоей мамы? А Сесилия – мама твоего папы.

Николетт стала переводить взгляд между ними, словно решила, что они ее разыгрывают, как если бы ей сказали, что одна из них Мэри Поппинс, а другая – Зубная фея.

– Твоя мама вышла из моего животика, а твой папа – из животика Сесилии.

– Покажи, – сказала Николетт.

И Фиона подняла свитер и указала на бледный шрам.

– Прямо тут, – сказала она, и Николетт кивнула.

– А это не бобо? – спросила она.

– Ни чуточки.

Николетт стала жевать крекер, и Сесилия сказала Фионе:

– Не знаю, поможет ли это, но всякий раз, как я себя чувствовала виноватой в детстве, мама мне говорила: «Чем ты это возместишь? Что ты можешь сделать, чтобы тебе полегчало?» Я знаю, звучит немного по-детски, но это всегда меня успокаивало, когда я грустила.

– Я могла бы переехать в Париж, – сказала Фиона.

Она сказала это в шутку, но, произнеся вслух, поняла, что не шутит.

Теперь Николетт потянулась за книжками. Сесилия посадила ее себе на колени и стала читать о Пенелопе – о том, как она играла с другими зверятами, примеряя разноцветную одежду из сундучка.

1991

1991

Фиона ждала их сразу на входе в галерею Бригга.

– Спасите меня от семьи! – сказала она.