Впрочем, Кауниц не учел одного: известные круги австрийской крупной буржуазии были за войну с Францией, не столько из страха перед революцией, сколько по тем же причинам, по которым ратовала за войну и английская крупная буржуазия. Интервенция казалась хорошим и удобным поводом к захватам, и австрийские оптовики и банкиры решительно ничего не имели против того, чтобы при случае присоединить к монархии новые территории, например в Италии, и заработать на этом деле. Однако Кауниц и его направление временно одержали верх.

В 1792 г. Леопольд умер, а его преемник Франц II стал проводить иную политику. Еще будучи кронпринцем, Франц упорно настаивал на том, чтобы «разделаться» как с Францией, так и с собственными «якобинцами», как он называл всех представителей прогрессивной политики. В 1792 г. Кауниц вышел в отставку, и Австрия вступила в коалицию интервенционистских держав.

Император Франц считал, что внутри государства можно сохранить равновесие путем применения крутых полицейских мер, он думал, что поход против Франции будет легкой военной прогулкой, которая позволит ему как победителю разделаться с внутренней оппозицией. Но «прогулка» растянулась на пять лет, и Франц был вынужден действовать осторожно и во внутренних делах.

Уверенные в победе армии интервентов двинулись на Францию. В союзном лагере уже делили шкуру якобинского медведя, составляли списки подлежавших казни революционных вождей и назначали свидания в Париже. Но затем наступил день битвы. Под Вальми революционная французская армия обратила в бегство союзные войска. Не многие поняли, что это была битва между старым и новым миром. Одним из этих немногих был Гёте, наблюдавший эту битву и сказавший свои знаменитые слова: «Господа, мы присутствуем при рождении новой эры, и вы вправе утверждать, что видели ее начало собственными глазами».

После поражения под Вальми мечты о быстрой победе рассеялись. Война затягивалась. Первые успехи французской армии сменились победами союзников, однако разгромить революцию не удалось. Напротив, угроза извне сплотила ряды революционеров и оттеснила на задний план внутренние противоречия. Борьба спаяла Францию в единое целое, чего, вероятно, не удалось бы добиться при мирном развитии страны. В то время как во Франции шел процесс сплочения всех сил, среди ее противников происходил обратный процесс. Союзники все меньше доверяли друг другу, и вскоре Австрия и Пруссия больше подстерегали друг друга, чем вели войну. Причиной этого был польский вопрос. Уже в начале войны Пруссия и Россия дали понять остальным союзникам, что они собираются разделить между собой оставшуюся часть Польши, и предложили, чтобы Австрия компенсировала себя в другом месте. Австрийское правительство, которое, с одной стороны, боялось увеличения Пруссии и, с другой, — само было непрочь захватить часть польской территории, протестовало. Но протест Австрии не помог. Улучив удобный момент, Пруссия и Россия, которая непосредственно не участвовала в войне, но примыкала к антифранцузской коалиции в качестве «дружественной нейтральной державы», сговорились и поделили между собой еще одну часть Польши. Австрии не досталось ничего. После этого территориального приращения Пруссия решила, что надо спасать в явно безнадежной войне то, что еще можно было спасти. Весной 1795 г. она заключила с Францией сепаратный мир.