Брескин открыл следующую дверь, надавив на темную медную ручку в форме львиной когтистой лапы. Их взору открылась большая комната с венецианскими окнами, зашторенными тяжелым гобеленом, вся заставленная старинной дорогой мебелью — стульями, креслами, обтянутыми голубым атласом, тут же стоял белый, словно выточенный из слоновой кости, рояль, опять часы, только огромные, с золоченым ободом по циферблату, массивный, тяжелый стол с круглой полированной столешницей и два высоких канделябра со свечами по ту и другую сторону от камина.

— Да, неплохо живут, с удобствами, — проговорил Брескин. — Однако где же хозяева?

Они прошли еще две комнаты, но хозяев не было (где же им быть еще, если не за рекой, то в подвале). Внезапно Фокин уловил легкий скрип за дверью, в которую еще не входили. Рывком открыл ее и увидел уютную, интимно обставленную спаленку с широкой кроватью и роскошным над ней бархатным балдахином над изголовьем. Посреди спаленки с полузадернутыми шторами стояла застигнутая врасплох белокурая девушка с огромными испуганными глазами. Ее оголенная по локоть рука бессознательно скользила тонкими длинными пальцами по щеке и пухлым полураскрытым губам — кисть руки, красивая, музыкальная кисть, поднималась и опускалась, словно всякий раз подавляя готовый вырваться крик ужаса.

— Здравствуй, кишессон (девушка)! — напористо, по-солдатски сказал Фокин.

Она вздрогнула, еще больше побелела, охнула и, попятившись от него к кровати, опустила руку. На лице ее, довольно приятном и свежем, появилась искусственная, передернутая испугом улыбка.

— Ну вот, наконец-то живая душа! — облегченно воскликнул Брескин тоном несдержанного восторга.

Девушка, не гася на лице испуганно-заискивающей улыбки — очевидно, как она считала, ее единственного оружия против красных варваров с ножами на ремнях — сделала еще один шаг к кровати и вдруг села на нее, стремительно подвигаясь к спинке и откидываясь на подушки. В ее глазах по-прежнему стоял ужас.

Фокин с удивлением оглянулся на Брескина:

— Что она делает?

— А ты не видишь? — сказал он. — Наверно, хочет откупить свою жизнь.

— Так поговори с ней.

— Я не знаю венгерского.

— Поговори на немецком. Здесь, в приграничной полосе, они должны знать немецкий.

Он посмотрел на нее и сердито сказал, чтобы она привела себя в порядок, и стал объяснять, что они пришли попросить хозяев этого дома временно предоставить его для медпункта и может ли она разрешить это. Девушка обрадованно закивала головой и повела их в зал, объясняя, что она гувернантка, что хозяев нет, но она охотно передает дом в их распоряжение. И даже предложила сварить им кофе. От кофе они отказались, но разговор продолжили. Оказывается, хозяева, испуганные приближением русских, уехали в Сомбатель, или Сомбатхей, как они зовут его здесь, ей же наказали быть дома. Немцы и салашисты, рассказывала она, делая паузу и ожидая, когда Брескин переведет Фокину то, что она говорит, последнее время особенно везде и всюду запугивали население приходом красных. Они так и говорили, что всех мужчин, даже цивильных, русские расстреливают на месте, а у женщин ножами вспарывают животы.