— Ну, отвечай, — опять услышал он голос.

И тогда Михайло, оборов в себе немоту и жуткую оторопь, вытянулся, щелкнул каблуками сапог:

— Боец Якушкин! — доложил он. — Я, товарищ генерал, хотел упредить вас. Кричал вам. Знаки делал. Нельзя за дом выходить. Снайпер тут на мосту.

— Почему до сих пор не обезвредили?

— Он вот токо себя оказал, товарищ генерал. Я бежал доложить командиру взвода. А тут вы…

— Эх, Якушкин, Якушкин, — сказал генерал опять по-домашнему и мельком глянул на Боголюба. — Ординарец Макарова?

— Да, товарищ генерал-лейтенант, — ответил кто-то из офицеров.

— А вон и командир полка, — сказал другой.

Макаров, полусогнувшись, шел по траншее. Выйдя из нее, сразу узнал убитого. Перед ним расступились. Только на одну секунду он задержался перед Боголюбом, что-то неуловимо дрогнуло в его лице.

— Товарищ комкор, — несколько не по-уставному обратился он к Миронову, — разрешите доложить?

— Докладывайте, — кивнул генерал-лейтенант.

— Полк готовится к ночному форсированию реки. Сейчас лично проверял готовность саперов навести понтонные мосты. Форсирование начнем ровно в полночь по единому плану наступления, разработанному в штабе дивизии. Двести девяносто девятый полк находится сейчас в районе железнодорожного моста и начнет наступление часом раньше, чтобы успеть выйти на северо-западную окраину Шарвара и отрезать пути отхода противнику на запад. Наша задача при поддержке полковой артиллерии ударить двумя полками в лоб, прорвать оборону и разгромить опорный пункт немцев.

— Знаете, кто перед вами? — спросил Миронов.

— Так точно, товарищ гвардии генерал-лейтенант! Уже битый нами полк второй танковой дивизии венгров и первый мотополк дивизии СС «Адольф Гитлер». Работенка предстоит трудная, но мы справимся с ней.

— Добро. А пока светло, подтяните зенитно-пулеметные установки и ударьте по чердакам. Ночью они станут сговорчивей.

— Расчеты уже на местах, товарищ гвардии генерал-лейтенант!

— Тем лучше, — сказал Миронов. — Дайте-ка пока команду ближнему прочесать мост. Солдат покажет, где там засел снайпер.

И ни слова о Боголюбе. Парня уже не существовало. Оставалось только то, что было связано с его смертью: это живой немецкий снайпер, готовый выпустить пулю в любого другого — чего уже нельзя было допустить, что было бы противоестественно, несправедливо и более того — преступно. Но крестьянской душе Михайлы, который вот так непреднамеренно затесался в кучу высоких чинов, казалось непонятным чуть ли не подчеркнутое явление черствости к жизни и смерти человека, умершего совсем не случайно. И тяжело было ему согласиться с тем, что вот так же мог бы погибнуть и сам генерал. Но генерал жив, а солдата нет. И все решили только два слова: «Где Макаров?» Два слова определили судьбу двадцатилетней жизни послушного и преданного своей обязанности старшего сержанта. Двадцать лет! Михайло ужаснулся, припомнив за короткие секунды свои собственные двадцать лет. Да, ему и Петру было почти двадцать. Дети все одинаковы. Их родят матери, вскармливают, тетешкают, пестуют, стирают пеленки, агукают, поют колыбельные. Потом учат ходить: «Гулюшки, гулюшки, ходи ко мне, миленький!» Потом отец начнет завлекать его хозяйственной работой, похожей на игру, игрой, похожей на работу. Потом что еще? Ну, потом всякие тычки, подзатыльники ради поучительного родительского слова и… Так много всего, что и не упомнишь. И вот он лежит с простреленным боком, даже, наверное, не успевший подумать, как и когда сумел вырастить его этот родитель. А ведь всего два слова! И еще Михайло подумал: да ведь и генерал из таких же пеленок вышел.