Фокин засмеялся и поскреб затылок.

— Да-а, тут ее можно понять.

Пока они осматривали дом и пристройки, с ее лица не сходила грустно-виноватая улыбка, а в глазах стояло удивление. Когда уходили, пообещав вернуться сюда вместе с санитарными повозками и людьми, она проводила их до ворот, открыла ключом калитку — и обоим показалось, что ее большими светлыми глазами смотрит им вслед удивленная и пристыженная Западная Европа.

25

25

Братья Якушкины, укрывшись от случайных пуль за макушкой пригорка, деловито и не спеша, как все делали, по очереди, с истинно крестьянской привычкой не частить и не мешать друг другу, опускали в котелок круглые литые ложки, привязанные за черенки к брючным ремням обрывками строп, хлебали молочную тюрю. Молоко было свежачком, вечернего надоя, которым их угостили в одном из окраинных домов. Старшина их отлеживался в медпункте у Брескина. Живот ему «пристебнули» на три стежка, рану засыпали красным стрептоцидом, и он, как ни в чем не бывало, тут же принялся морочить голову девушке-гувернантке. Братья Якушкины отнесли ему молока и хлеба и теперь сами решили подкрепиться, сидя на вольном воздухе вблизи взорванного немцами моста и поглядывая изредка через реку на ту сторону, где лежал наискосок Шарвар и где на чердаках сидели немецкие снайперы и пулеметчики, мешая саперам работать. По всей линии над рекой шла ленивая перестрелка.

Войска к этому времени уже подтянулись, рассредоточились и были готовы к форсированию. Вечер 27 марта выдался теплым и ясным, но самолеты почти не донимали, молчала и немецкая артиллерия.

Якушкины хлебали тюрю и, поглядывая через реку, одновременно с любопытством посматривали на капитально устраивающиеся позади их батальона расчеты крупнокалиберных зенитно-пулеметных установок. Сегодня впервые наступающий полк Макарова догнала почта, и братьям Якушкиным повезло: они получили большое письмо (на двоих), исписанное каракулями отца. Их деревушка стояла в таежной глухомани на Енисее. Это был край звериных троп, непуганой птицы, неловленой рыбы.

Семья Якушкиных жила неприхотливо, но крепко, нужды не видела. Ржаной хлебушко был всегда, а прочий продукт давала тайга, давала с избытком, впрок. В семье, помимо родителей, было пять дочерей да их двое, самых старших, будто вылитых в помощь отцу сразу и на все время: как ни тужились потом отец с матерью — все девки да девки. На пятой и завязали узел.

Взяли Михайлу и Петра в конце 1943 года, когда призывали «двадцать шестой год». Вот тогда-то Филимон Ерофеевич и сделал наказ сыновьям: