В качестве своеобразного отголоска причастности Д. Скуратова к тайному обществу, в котором состояли многие лица из его ближайшего окружения, следует рассматривать воспоминания его дочери Х. Д. Рахманиновой, использованные в статье, посвященной Скуратову в «Русском биографическом словаре». Согласно рассказам дочери, Скуратов, появившись в Петербурге в 1818 г., «не примкнул ни к одному тайному политическому кружку», которые в то время существовали в столице, выступал «против них», доказывая, что то, что они «затевают», не приведет ни к чему хорошему[1113]. Появление этого свидетельства видится неслучайным и чрезвычайно характерным фактом. По-видимому, в его основе лежит рассказ отца, стремившегося показать, что он не разделял взгляды заговорщиков-декабристов, инициировавших военное выступление 14 декабря 1825 г. Если Скуратов не примыкал близко к участникам политических кружков, тогда почему он знал об их существовании и намерениях? Очевидно, он вращался среди членов тайного общества, поэтому ему, по-видимому, и пришлось прибегнуть к оправдывающему рассказу о своем несогласии с «затеями» участников заговора (возможно, здесь имеются в виду планы переворота). Кроме того, на восприятие «затей» членов тайного общества могли наложиться позднейшие события, – в частности, «бунт» 14 декабря. Но ведь, заметим, многие состоявшие в тайных союзах выступали против военного переворота, при этом являясь полноправными членами общества. Иначе говоря, возражения против радикальных средств достижения цели тайного общества не были препятствием для членства в нем. Возможно, так было и в случае с Д. П. Скуратовым (как и в других случаях, которым посвящена настоящая глава). Так или иначе, свидетельство Х. Д. Рахманиновой, несомненно, доказывает одно: «свободномыслящий» (по выражению Поджио) Скуратов был хорошо осведомлен о существовании тайного общества. Он был человеком, с которым откровенно обсуждались намерения конспираторов, – тесно связанным с целым рядом участников общества, прекрасно знавшим о потаенных планах. Скорее всего, Скуратов принадлежал к членам Северного общества и, возможно, был принят в 1823 г. Оболенским.

В деле В. И. Штейнгейля имеются сведения о причастности к Северному обществу Александра Петровича Сапожникова. Штейнгейлю – человеку, тесно связанному с купеческой средой Петербурга и Москвы, был задан вопрос о принятии в тайное общество «некоторых из здешнего купечества», на что рассчитывал К. Ф. Рылеев. В ответ Штейнгейль показал, что в декабре 1825 г. Рылеев передал ему просьбу Я. И. Ростовцева о принятии в тайное общество купца Сапожникова: «Дня через два или три Ростовцев и сам мне то же подтвердил, примолвя: „Я бы и сам принял, но мне неловко, пожалуйста, примите“. Тому и другому я отвечал нерешительно „Посмотрю“. Поводом к тому, что они ко мне адресовались, было то, что известна была дружеская связь моя с Сапожниковым, а Ростовцев, притом, знал, что он, по делам своим терпя многие притеснения и потери от покойного министра финансов (Д. А. Гурьева. – П. И.), часто в семейственном кругу, не обинуясь, жаловался на порядок вещей; да и вообще человек с очищенными понятиями. За всем тем я и Сапожникова не принял, во-первых, потому что не надеялся, чтобы он при обширных и трудных делах своих решился войти в дело толь щекотливое, а во-вторых, мне не хотелось кому бы то ни было объявлять о принадлежности своей к обществу, ибо я очень то чувствовал, что если бы сказал кому-нибудь, то с той минуты спокойствие мое начало бы зависеть от того лица…» [1114].