В рассказе «Свет вечный» (1937) повествователя-маловера поражает строгое поведение крестьянской семьи в Страстную пятницу. Через двенадцать лет, уже при советской власти, те же крестьяне, защищавшие свой храм от поругания, спокойно идут на расстрел: «Смоем грех. Это, барин, уже за в с ё расплата» (224). В глазах крестьянского парня, которого он в ту давнюю пятницу соблазнил своей колбасой, рассказчик видит «сознание <…> не вины, как прежде, а жертвы, искупления <…>. Увидал глаза – и понял: э т о – у м е р е т ь н е м о ж е т. Свет его глаз, с в е т в е ч н ы й, проник в меня и озарил потемки» (224). В рассказе почти с таким же названием – «Свет» (1943) – герой, процветающий парижанин Антонов, чудом остается жив во время бомбардировки. Его спасает и счастливое стечение обстоятельств (осмысляемое как милость Божия), и доброта его нищего соотечественника, однорукого капитана. Приходя в себя в его подвале, Антонов слышит пение: «… и сущим во гробех живот даровав».
« – Это вы пели, господин капитан? – Я. Пою иногда, молитвы. Тяжело… рядом ведь “сущие во гробех”… – мотнул капитан за стены, – и Пасха скоро… вот и запелось.
“Сущие во гробех!..” – прошептал Антонов и перекрестился, в страхе» (249).
Герой ужасается и участи своих друзей, погребенных за стеной под обломками, и собственному вчерашнему прошлому. Устыдиться себя его побуждает спокойная доброта капитана, вся жизнь которого есть страдание и подвиг. Как и хомяковский Скруг, герой этого рассказа готов отринуть свою самодовольную черствость и начать новую жизнь.
Кульминация романа Шмелева «Няня из Москвы» (1933) приходится на день Вознесения Господня, которым завершается празднование победы Христа над смертью. Чтобы узнать содержание письма, от которого зависит судьба ее воспитанницы Кати, старая, больная и неграмотная няня Дарья Степановна едет из Нью-Йорка в Париж. Но тяжела ей не столько эта дорога, сколько необходимость просить письмо у католической монахини, сестры Беатрисы. Несколько лет назад Катя уже обращалась с такой просьбой, но сестра Беатриса предстала перед ней «живым камнем» (147), поскольку письмо содержит признание ее родной сестры (Катиной соперницы в любви) в самоубийстве. Няня боится, что сестра Беатриса посмеется над ней: «Я уж как сумашедчая тогда стала, не ела – не пила, ночей не спала… на страсти какие еду! <…> на страшный суд словно бы иду» (176). Но во время тяжелого разговора взгляды женщин сходятся на висящем в келье распятии; после этого обе иначе смотрят друг на друга – с пониманием, с состраданием. Как неоднократно повторяет Дарья Степановна, это Господь их обеих «наставил», «навел» нужные мысли, подсказал нужные слова (183, 185, 190); отсюда сюжет устремляется к счастливой развязке. О том, что это произошло именно в день Вознесения, говорится трижды: перед поездкой Дарьи Степановны к сестре Беатрисе (180), в начале их разговора (182) и после его окончания: «<…> ну, самое Вознесение на небеса!» (186). В этой связи уместно напомнить кондак праздника: «Еже о нас исполнив смотрение, и яже на земли соединив небесным, вознеслся еси во славе, Христе Боже наш, никакоже отлучаяся, но пребывая неотступный, и вопия любящим Тя: Аз есмь с вами и никтоже на вы». Роман Шмелева воплощает эти слова в сюжете.