Ля-Ваш продолжал:

– Смотри, может, Линор вовсе не исчезла. Может, это как раз ты исчезла, в самом конечном счете. Может… это мне особенно нравится… может, это папа исчез, закрутился в воронке промышленной пустоты. Может, он и нас с собой взял. Может, Линор это поняла. Может, не она скользила прочь от тебя, а ты скользила прочь от нее. Или карабкалась прочь от нее. Может быть, это игра в скольжение и карабканье! «Желоба и лестницы» восстали из мертвых! – Антихрист говорил с трудом, его рот пересох из-за косяка. Он выгреб из ящичка последнюю порцию дани Клинта Вуда и зажег ее.

– Хм-м-м, – сказала Линор.

– Главное, не думай о себе, в этой игре, вообще, – сказал Антихрист. – Потому что в этой игре, как мы в нее играем, рисунок с брадобреем означает «не думай о себе», в контексте игры, иначе твоя голова взорвется в стиле ар-деко. Просто думай о других людях, если хочешь играть. Что означает, что членов семьи нужно воспринимать как эксплицитно Других, что, я должен сказать, привлекательно освежает.

– Что эта фигня вообще значит? – сказала Линор.

Антихрист выдохнул.

– Притворимся, по приколу, что на дворе у нас поздние семидесятые, и Линор в своем голубом периоде [118], и еще сидит исключительно у себя в кабинете, и цыкает на каждого, кто к ней подходит, включая старого бедного Дедулю, который готовится умереть и становится в общем жалким…

– Проматывай. У меня задница болит.

– И, так или иначе, в игровом контексте, Линор все еще скептична как черт или по меньшей мере натужно делает вид и демонстративно убеждает, что она есть только акт думания, а-ля Француз [119], хотя Линор сказала бы, что она есть только акт говорения и рассказывания, но это такая хренотень, что у меня язык сводит, и по-любому, к счастью, нам без толку, так что мы скажем, что она есть только акт думания; это единственное, в чем она может быть уверенной, – что она есть ее думание.

– Это все по правде, или ты это говоришь, потому что обдолбанный? – спросила Линор.

– Тихо, пожалуйста, – сказал Ля-Ваш. – Я усердно играю. Итак, Линор – лишь акт думания, ничего иного «предположить» нельзя. – Он лег на спину и стал смотреть в алеющее небо, поместив косяк в вырезанный в ноге инициал. – Она и есть ее думание. И, как мы знаем, любое думание требует объекта, чего-то, о чем или насчет чего думают. А единственное, о чем можно думать, – это то, что не является актом думания, то есть Другие, да? Ты не можешь думать о собственном акте думания-о-чем-то, не больше, чем нож может себя порезать, да? Разве что ты – чувак, существенно ухудшающий качество жизни Дерганого Роя Келлера, но я отказываюсь об этом думать, пока этого не потребует от меня нога. Итак, мы не можем думать о себе, если мы всего лишь акт думания. То есть мы как этот брадобрей. Брадобрей, я припоминаю, бреет тех и только тех, кто не бреется сам. Значит, Линор думает, что мы думаем о тех и только о тех вещах, которые не думают о себе, которые не есть акт нашего думания, которые – Другие.