– Эта, надеюсь, очень временная редакторская работа.
– Она состоит всего лишь в просмотре порции рукописей, присланных в ежеквартальник, на время, на то время, пока я буду исступленно биться с гербицидным проектом. Ты будешь выбраковывать наиболее явно жалкие или несообразные рукописи и помечать звездочками те, что покажутся тебе заслуживающими особого внимания и рассмотрения с моей стороны.
– Хм-м-м.
– Нам придется удостовериться, что твои вкусы заострены ровно под тем углом, что нужен для «Обзора», разумеется…
– Ты собираешься заострять угол моих вкусов?
– Расслабься. Я просто попрошу тебя быстренько прочесть комплект, воздействию которого уже подвергся, и мы всего лишь посмотрим, что произойдет, в плане угла и вкуса. Ты предварительно просмотришь… вот это.
– Это всё тебе прислали?
– Бо́льшую часть, скажу я. Почем знать, может, парочку передали друзья для изучения и критики. Но я затер все имена.
– То есть это все не просто озабоченные студенты колледжа?
– Чаще всего они, к моим всевозрастающим раздражению и стрессу. Но средний студенческий материал ты должна распознавать за километр.
– Почему это?
– Ну, дорогая, по множеству причин.
– …
– Ну что мы можем сказать? Например, рукопись в основном омерзительно неловкая. Разъедающе циничная. А если не разъедающе циничная, то жеманно наивная. Или по-любому систематически, обескураживающе пафосная. Не говоря – мерзопакостно напечатанная.
– …
– Текст пытается, чересчур упорно пытается, вот и все, что мы можем тут сказать. Невыносимое ощущение чересчур упорной попытки. Боже, ты особенно красива в этой половине света.
– Рик, откуда мне знать, что тут разъедающее или жеманное? Я ничего не смыслю в литературе.
–