– Что?
– Разве имя протагониста не Концеппер? В истории?
– Точно, Концеппер. Но вот эта фигня насчет контекста. Разве истории не положено самой
– …
– И стиль, честно говоря… Я запомнила одну строчку: «Он криво ухмыльнулся». Криво ухмыльнулся? Кто ухмыляется криво? Никто криво не ухмыляется, вообще, кроме как в историях. Всё как понарошку. История об истории. Я положила ее на стол Мэвис вместе с историями о проктологе и снегоуборщике.
– …
– Но я ее оттуда заберу, если она тебе нравится. Она ведь тебе нравится, да? Значит, мои вкусы, видимо, заострены не под тем углом?
– Не… не обязательно. Я пытаюсь вспомнить, кто мне ее прислал. Явно какой-то ребенок, откуда-то. Озабоченный. Пытаюсь вспомнить сопроводительное письмо…
– Но вот напечатано прекрасно – это я отметила.
– …
– Дай-ка я отведаю ложечку твоего супа, вот.
– По-моему, он и написал, что это
– Очень даже прилично.
– Что?
– Бульон очень вкусный. Сливочный. Видимо, мне только устрицы не нравятся.
– Припоминаю, он вроде бы говорил, что изначально история была о соседской одержимости. О том, как иногда соседи становятся одержимы другими соседями, даже детьми, и, может, заглядывают в их спальни через забор из своих берлог… но что обычно наблюдаемым узнать об этом невозможно, потому что каждый сосед замкнут внутри собственного участка, своего дома, окружен забором. Заперт. Все важное, как хорошее-важное, так и плохое-важное, остается тайным.
– …
– Только вот изредка Тайное просачивается, время от времени, превращается в Происшествие. А происшествие, будучи наблюдаемо, превращается в Историю. И История продолжается, в Сознании, даже за пределами и внутри изолирующей мембраны дома, и участка, и забора, что окружал и изолировал каждого индивидуального пригородного обитателя.