— А ты?

— Он никогда не бил меня. Только ее. Со мной он делал кое-что похуже. Намного хуже. Кое-что противоестественное, о чем я никому не говорила до последнего воскресенья, когда рассказала Ребекке.

Матушка Купер смотрела в пол, не в силах поднять взгляд на подругу.

Мэри взяла одно из писем и протянула его Перегрин.

— Я думала, мой отец отдаст его тебе завтра. Я успела написать его при свете свечи. Думаю, ты вполне можешь прочитать его сейчас.

Перегрин кивнула и развернула письмо. Пока она читала, Ребекка сказала:

— Ты хорошо говорила в ратуше.

— Я не видела тебя в зале.

— Я там была и надеялась, что они вызовут меня.

— Моя судьба была решена с самого начала.

— Еще до заседания? Да, Мэри, я боялась, что это так, но надеялась и молилась, — сказала Ребекка, взяла руки Мэри в свои и принялась с силой растирать, чтобы согреть.

— Из тебя вышел бы хороший констебль, — заметила Перегрин, закончив читать. Она поднесла край письма к пламени свечи, держа его так, что огонь полз вверх, обращая бумагу в пепел. Оставшийся клочок она бросила на пол и смотрела, как он догорает, а потом носком ботинка растерла о камень то, что осталось.

— Мои подозрения были верны? — спросила Мэри. — Это ты оставила в земле вилки и пестик?

— Да. Отец был целью — не ты.

— А печеные яблоки? Тоже он?

— Верно. Я перепутала горшки. Отцу достались безвредные, которые я готовила для тебя, а вы съели предназначавшиеся ему, с ядом. Отец должен был умереть. А Ханна не должна была отравиться. Слова Богу, что она съела не больше пяти.

— А метка на пороге? Это была не ты?

— Нет. Это точно твоя служанка. Это она вырезала метку и заявила, что нашла зубья Дьявола в кармане твоего передника.

— Потому что…

— Потому что она боится тебя, Мэри. Она хочет, чтобы ты ушла из этого мира. Так как по причинам, которые останутся загадкой для нас обеих, она действительно неравнодушна к моему отцу. А если тебя повесят, она получит все, чего желает.