Однажды утром, когда Игорь выглянул из окна и увидел шпиль Петропавловского собора, выплывавший из тумана, части головоломки сложились у него в голове, и он в смятении вспомнил, кто такой Виктор.

И еще вспомнил, что сын был копией отца.

Он вздохнул.

Виктор появился в больнице через двадцать дней. Игорь всмотрелся в него: не такой стройный, как Саша, пошире в плечах, зато лицом очень похож. Но что-то в его внешности беспокоило – то ли это сходство, то ли форма, которую тот носил. Рядом с этим человеком ему было неуютно. Возможно, оттого, что он чувствовал свою вину перед Сашей. Виктора сопровождал Маринеско, который дал подробный отчет о состоянии своего пациента; боли в области ключицы исчезли, кровоподтеки сходят на нет, синяки начали рассасываться, правда, давление пока еще высокое; окончательное выздоровление – вопрос времени и полноценного питания. Вот только искривленную носовую перегородку нельзя выправить – для этого ее пришлось бы снова ломать, но Игорь предпочел остаться с таким изъяном. Виктор сказал доктору:

– Оставь нас. – Маринеско вышел. Виктор сел на край кровати. – Игорь, я так рад, что ты выбрался из этого кошмара. Сейчас у нас очень много работы, и у меня совсем нет свободного времени. Надеюсь, в следующий раз его будет побольше. Мне хотелось бы узнать побольше об отце, я его плохо помню: тогда я был маленький и жил с матерью в Москве.

Игорь рассказал о «деле врачей» в 1952 году, о выдвинутых против врачей-евреев обвинениях и о том, как Саша предупредил его о предстоящем аресте, позвонив по телефону и изменив голос.

– Это меня не удивляет, – заметил Виктор.

Дальше Игорь заговорил о побеге Саши за границу через Карелию, о его приезде в Париж и тяжелой тамошней жизни.

– Перед этим твой отец работал в архивном отделе Управления ленинградского КГБ; он ретушировал снимки, убирая с них людей, ставших жертвами «чисток», и был настоящим виртуозом. В Париже он также занимался фотографией, работал лаборантом в фотоателье. Жизнь у него была несчастливая, с ним мало кто общался, его обвиняли в том, что он принял сторону палачей и участвовал в репрессиях.

– Он, конечно, зашел слишком далеко, но у него не было выбора – в то время за неповиновение людей сразу уничтожали.

– В Париже у нас было небольшое землячество беженцев из СССР и стран соцлагеря; мы собирались, играли в шахматы, говорили об оставленной родине, но Сашу в свой круг не принимали.

– Ах да – вы же «Неисправимые оптимисты».

– Откуда ты знаешь?

– А как ты думаешь?! Стоит хотя бы четверым русским где-нибудь собраться – в России или в любой другой стране, – мы сразу об этом узнаем и получаем подробный рапорт. Но вы не представляли для нас никакого интереса.