– Я очень довольна, у вас тридцать семь и пять – это хороший признак. Но вы ничего не съели.

– Я не голоден.

– Да ведь это запеченное мясо! Понимаете? Настоящий ростбиф! Здесь о таком можно только мечтать! Вы должны есть, вам нужно набраться сил.

Игорь знал, что Алина права, и заставил себя медленно прожевать несколько кусочков мяса. Он пытался восстановить свои воспоминания с момента приезда в Ленинград до ареста и последовавших за ним жестоких допросов. Память играла с ним дурные шутки: он путал день и ночь, сны и явь, лица друзей и врагов, а главное, не помнил, видел ли он Сашу, или тот ему приснился, и без устали вел свое собственное, мысленное расследование. Саша возвращался, ласково разговаривал с ним, брал за руку, вытирал ему потный лоб. Измученный Игорь засыпал, а Саша улыбался ему – помолодевший, полный энергии, не похожий на человека, сломленного жизнью, каким он был в Париже. Игорь просыпался с этим образом, от которого никак не мог избавиться, и постепенно, по мере того как к нему возвращались силы, вспоминал, что у Саши было какое-то другое имя; но тщетно он напрягал память – она наталкивалась на глухую стену. Он мог бы попросить помощи у доктора Маринеско, который был очень внимателен к нему, но решил не рисковать: «Не доверяй никому, – без конца повторял ему Ноа Леванон, – и особенно тем, кто тебе улыбается». Так что Игорь не задал доктору ни одного вопроса. Через двенадцать дней, проведенных в этом чистеньком боксе, со спецпитанием, Игоря вдруг осенило, что подобное лечение невозможно, невообразимо без божественного вмешательства; он был в одном шаге от расстрела, и никого это не волновало, когда вдруг, словно по взмаху волшебной палочки, его положение непостижимым образом улучшилось. В чем причина такого поворота? И тут как-то раз, во сне, вдруг всплыло имя: Виктор. И голос, который повторял: «Виктор… Виктор…»

Кто же он, этот Виктор?

Долгие дни, в ожидании прихода доктора или Алины, Игорь размышлял, глядя в окно или закрыв глаза. Он не знал, какая судьба его ожидает, но добился того, о чем мечтал пятнадцать лет: снова увидеть Надю. И не важно, что их встреча оказалась нерадостной, – он был счастлив узнать, что его жена и дети живы, хоть они и отвергли его. Он не осуждал сына, не держал на него обиды и упрекал только самого себя: ему следовало помнить, что в этой стране донос – один из способов выживания. Он задался вопросом, сообщили ли дочери о его приезде, и сказал себе, что дочь никогда не предала бы своего отца.

Но полной уверенности у него не было.