Вронский, отстаивая перед Анной свою мужскую независимость, тем не менее не мыслил какой-то отдельной от нее жизни или жизни с какой-то другой женщиной. Мужская независимость касалась исключительно деятельности, общественного занятия, и ничего другого. В самый разгар выборов, которые сильно его привлекли, он размышлял, что, если будет женат к будущему трехлетию (конечно, на Анне!), он и сам станет баллотироваться – «вроде того, как после выигрыша приза чрез жокея ему захотелось скакать самому» (Там же).

За несколько дней до катастрофы, когда в отсутствие Вронского Анне было особенно одиноко, она сказала себе: «Я сама виновата. Я раздражительна, я бессмысленно ревнива. Я примирюсь с ним, и уедем в деревню, там я буду спокойнее… Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на днях выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на себя. Да, теперь, как он приедет, скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем» (9; 325).

Но она уже не могла не мучить его – ревностью, раздражением, подозрениями. Она не могла уже обходиться без дозы морфия. Она произносила про себя все невозможные, жестокие слова, которые он, как ей казалось, вот-вот должен бросить ей в лицо, и верила им, как уже сказанным. Она продолжала испытывать его – до тех пор, пока не сломала все.

«И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце злой дух вел с ним, ясно и живо представилась ей. Теперь было все равно: ехать или не ехать в Воздвиженское, получить или не получить от мужа развод – все было ненужно. Нужно было одно – наказать его» (9; 335).

Злой дух победил. Толстой не захотел дать Анне и Вронскому шанс превозмочь призрак смерти. Вряд ли вину за катастрофу Толстой возлагал на Вронского: всякое терпение, тем более мужское, имеет свои пределы. Толстой – это очевидно при внимательном чтении – даже освободил Вронского от ответственности за смерть Анны. Картина ссор и размолвок Анны и Вронского, нарисованная Толстым, – это торжество неизбежного, непоправимого.

О намерениях мужа в отношении своей героини вспоминала С. А. Толстая: «Он говорил мне, что хочет написать роман павшей светской женщины из высшего петербургского круга и что задачей своей он ставит описать эту женщину и поступок ее без осуждения, выставляя ее только жалкой, но не виновной. Роман этот тогда, в 1870 году, еще не был начат, а написан позднее, под заглавием “Анна Каренина”»[361].