– Здесь? Разве ты… не на том свете?

Бабулино лицо морщится, рот широко открывается.

– Я на полпути между этим и тем миром. Я посреди «нигде»! Soy una ánima sola[536].

Тут она начинает выть и отпускает Папу, и папино тело принимает прежний цвет. И впервые в жизни мне становится жаль Бабулю. Ее вой подобен вою собаки, сбитой машиной, ужасный первобытный стон, идущий из самого нутра. Я уже слышала такой плач. Я сама плакала так, когда за Папой приехала «Скорая помощь». Плач похож на икоту, он не оставляет тебя, и ты ничего не можешь поделать с этим.

– Бабушка?

Мне хочется прикоснуться к ее плечу, но я не знаю, как это сделать. Я ни разу не обнимала ее, когда она была жива, и уже поздно начинать.

– Бабушка, почему ты все время преследуешь меня?

– Я? Преследую тебя? Это ты, Селая, преследуешь меня. Это невыносимо. Почему ты хочешь повторить мою жизнь? Ты этого хочешь? Жить так, как жила я? Нет греха в том, чтобы полюбить всем телом и душой. Но сначала ты должна полюбить себя. Откуда тебе знать, что такое любовь? Ты все еще ребенок.

– Но когда мы занимались любовью, я видела Бога.

– Ну конечно. И ты решила, что это чудо? Понюхай цветок, и тоже увидишь Бога. Бог повсюду. И, да, он есть и в любви. И что с того? Тот мальчик не единственный, кто способен любить тебя. Будут и другие, могут быть другие, должны быть другие. Ay, Селая, не иди на поводу у того, кто первым сделает тебе комплимент. Ты еще даже не полноценный человек, а только становишься собой. И ты будешь становиться собой всю свою жизнь. Вот в чем проблема. Бог дает нам стремление к любви, когда мы еще дети, а разум пробуждается в нас, когда нам хорошо за сорок. Тебе же не нужен человек, не знающий самого себя, верно? Послушай, он маленький мальчик, а ты маленькая девочка. Ты еще найдешь того, кто будет достаточно смел, чтобы полюбить тебя. Когда-нибудь. Однажды. Но не сегодня.

– Папа говорит: «Ты никогда не найдешь того, кто будет любить тебя так же сильно, как твой papá».

– Просто он ревнует. Послушай меня, ревность – это ужасно. Посмотри, куда она завела меня. Ay, Cелая, нет ничего удивительного в том, что я здесь, не живая и не мертвая.

Бабуля пристраивается на папиной подушке, как большой печальный стервятник, на нее тяжело смотреть, так сильно она плачет.

– Бабушка, тогда в Акапулько ты рассказала моей Маме о Канделарии, правда ведь? Зачем ты это сделала? Зачем? Маме не нужно было знать об этом. Зачем ты сделала ей больно?