— Сам от хранцуза получил.

Шеи вытянулись.

— Что ж, прям так и раздают?

— Не за так. За постой, за сено для лошадей, за прокорм.

Все загудели. Одни — недоверчиво, другие — одобрительно.

— Тя послушать, так добрые люди, хранцузы-то, — задиристо выкрикнул кто-то с задов. — Что ж ты тогда от них убёг?

Все всколыхнулись. Но тут поднялся староста.

— Тихо, ребята, — заговорил не спеша и негромко. — Послушал я всех, никого не перебил. Вот что из рассказов ваших вижу. Хранцузы здесь сидеть не станут, они дальше идут. Так что думать о них неча. Пусть идут своей дорогой, а найдут они там погибель или победу, это в руках Божьих, нашего батюшки царя и святого русского воинства.

Некоторые голоса одобрительно загудели. Но не все.

— Куда больше беспокойства от своих мужичков. Несвицких пожгли. Ивиных пожгли. Мочаловку пожгли. Всё растащили, всё разорили. Барское потаскали, затем своих же обижать начали. Много злодейств натворили и натворят. А когда угомонятся — только Богу известно. Не мне вам говорить, сами знаете, как оно бывает: уж коль мужик загулял, то очнётся мордой в канаве.

Староста убедился, что речь его погрузила толпу в глубокое внимательное молчание. Ему показалось, он услышал, как над головами потрескивают искры тревоги. Кивнул и степенно закончил:

— Вот каких гостей дорогих нам ждать следует.

И сложил руки на палке, конец которой был зажат между лаптями. Из уважения к собственному авторитету староста сидел. Все остальные стояли.

— Больно много сбесилось-то, — заговорил один, — знай пальцы загибай: Мочаловка, Ивиновка… Куда ж нам против такой силы, если лиходеи к нам сунутся?

По толпе прошла волна. Староста кивнул:

— Умно замечено.

Бабы стали ахать, заговорили громче, подбивая мужиков.

— Так мож… Это… — выкрикнула одна, — чем лбом с ними биться, пойти да поклониться? Жгут-то бар. Ну и пусть нашего жгут, нам какое дело, не барские мы уже.

— Дура, што ль? — заткнула другая. — Ушами слушаешь или жопой? Те сказали: бар-то жгут, а потом на простой народ бросаются.

Загалдели мужики: