— Дело говорит!

— Пожжём сами барина да примкнём к остальным. Жгут тех, кто супротив. А мы заодно!

— С кем ты заодно? С разбойниками? На каторгу захотел?

— Бонапартий идет! Не будет никакой каторги! Он волю всем крестьянам даёт!

— Ага, только кого хранцузы помают на краже, стреляють на месте. Спроси шурина своего, который ассигнацией тут махал.

Староста слушал всё это, прикрыв глаза, точно дремал на солнышке и вокруг не было никого. Чутьё подсказывало ему, что есть волны, в которые не надо бросаться. Пусть демократически ударит о берег. Потом отхлынет. Кого-то, конечно, утащит за собой. Лишь бы не всех.

Он дождался мгновения после отлива.

— А где барин-то? — тихо спросил себе под нос.

Толпа тут же опала и затихла.

— Что-то не видать было, — выразил общее мнение кто-то.

— Убёг, моть? — растерянно предположил в ответ другой голос. — Баре все убегли.

Было слышно, как толпа думает.

— В гнезде засел.

Староста поднялся:

— Пойдём к барину. Поглядим, что к чему. Ступайте по дворам, возьмите, что надо. Все здесь собираемся.

Что надо взяли. Собрались. Пошли все вместе.

Дом барина вырос перед ними, притворился слепым, глухим, немым. День был солнечный, от дома, казалось, веяло холодом. Никто не рискнул первым подняться на крыльцо. Выбитая дверь странно пугала — проём был полон сумеречной тишины.

По толпе пробежала рябь.

— Нету его!

На солнце блестели лопаты. Топоры. Вилы. Торчали колья.