Подарок человеку, который однажды, узнав, что у его отца не было теплых вещей, прямо на улице снял с себя единственный теплый свитер и попросил передать ему. Показания на следствии которого, в отличие от многих и многих, которых не возьмусь осуждать, были безупречны. Человеку, который говорил: «Зачем пишется юмористика, ведь и так все смешно!» Который однажды написал эти строчки: «…время вспахано плугом, и роза землею была. Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела…»

Подумайте, после лагерного ада — день в тишине. Белые простыни. Вместо охранников — врачи. И дали, конечно, ему дали попить.

Это был день как подарок, он воспринял его именно так. Иначе и быть не могло. Это же Мандельштам.

* * *

А в Симферополе выпал настоящий снег. Белый, пушистый даже слегка, почти как положено.

Собаки в нашем поселке офигели. Белка скулит и рвется на улицу, вышел, закрыл за собой калитку, так она с визгом морду просовывает под дверь, дескать, возьми меня в эту волшебную белую благодать.

Но я взял не ее, а папу. Мы ходили на осмотр к окулисту, а потом пошли есть наши любимые блины. С маслом.

Папа снега испугался и все время кричал: «Держи, держи же меня!» — а я крепко держал его за руку и почтительно бормотал: «Папа, не ссы».

Папа съел две порции блинов (чтобы отец не экономил, я сперва типа себе взял, а потом, поковыряв вилкой блинчик, сказал, что расхотел) и потому пришел в блаженное состояние духа, даже заметил, что у официантки такой разрез на юбке, что, какие бы ноги ни были, они будут красивые. В старости на женщин надо смотреть достойно, у отца получается, например.

По дороге обратно, уже возле дома, наткнулись на соседскую овчарку с обрывком цепи на ошейнике.

До встречи с нами собака была счастлива и с лаем носилась по всему переулку, а тут я начал орать: «А ну-ка, не фиг тут, марш домой! И немедленно!» — и даже топнул ножкой. Папа тоже хотел топнуть, но импульс нерешительно замялся в бедрах, запутавшись, какой именно ногой топать. В результате отец замаршировал на месте и, начиненный тяжелыми масляными блинами, тут же стал терять равновесие.

— Держи меня!

— Папа, не ссы!

Овчарка озадаченно посмотрела на нас и убежала от греха подальше, позвякивая кусочком цепи. Найдется, где ей тут в нашей деревне теряться.

Вот и зиму посмотрели немного.

Собираю скоромные остатки от трапез нашей коммуны в пакетик — для бродячих псов. Собаке Белке такое нельзя, а бродяжкам — спасение.

Нам-то снег в радость, а им, может, и смерть.

Жизнь в конечном счете — это борьба за нее. Она одна на всех, жизнь-то. И где-то мерзнет она сейчас под собачьей шкурой в дворовых закутках, и вздрагивает всем телом. Всех не согреть. Но укрепить-то можно.