У меня отец очень тонкий человек. И потому весьма тревожный.
А вы вот попробуйте представить: просыпаетесь завтра, а у вас всего один глаз, ноги не ходят толком, голова забывает все, работы нет, рыбалки нет, женской любви, даже в самом простом, обыденном ее понимании, нет. И не будет уже. Никогда.
Впереди еще большая немощность, и ничего больше. Совсем. И все это не когда-нибудь, а уже стучится в дверь.
В книге самое важное часто в конце. В жизни — наоборот. Зачем дочитывать такую книгу, где последние страницы уже не содержат ничего интересного, дописаны неизвестно зачем, без логики и смысла, да еще и заляпаны, склеены, еле разберешь, что там написано, да еще и одним плохо видящим глазом…
Вам страшно? Ну вот и папе тоже. Ведь его душе чуть за сорок, не больше.
Так что эту фразу, с разной интонацией, я повторяю чаще всего, у нас это вроде пионерского салюта:
— Папа, не бойсь!
— Да не боюсь я…
Все было бы хорошо, но я и сам достаточно тонкий человек. И сам боюсь. Еще как.
Папа дает безграничное поле для самосовершенствования, четко обозначая места, где во мне притаилось невидимое зло.
Пришел домой с огромной сумкой продуктов, собака Белка лезет со двора, пытаясь нарвать себе ништяков оттуда, кошка Котася приготовилась к прыжку в сумку, — и тут еще папе именно в этот момент приспичило оказаться в дверях. Ни минутой раньше, ни минутой позже, он вообще мастер оказываться там, где не протолкнуться. Я начал бурчать, папа засуетился, замешкался и начал падать.
Успел его поймать.
Папа ходит довольный — сын его спас. Ну да, сперва уронил, потом поймал.
Надо учиться у Сашки, он всегда в медитации.