И, подчиняясь закону какого-то гармонического резонанса, я и сам снова начал плакать.
Отец подсел ко мне поближе. Поняв, что я не отодвигаюсь, он обнял меня и притянул к себе, положив подбородок мне на макушку.
Когда я успел стать выше, чем Стивен Келлнер?
– Мне так жаль, сынок. Я так тебя люблю.
Я позволил отцу обнимать меня, как будто я та самая версия себя, напоминающая крошечный мешок из-под картофеля, спящий у него на груди.
– Все у тебя в порядке, – прошептал он.
– Нет, не в порядке.
– Знаю. – Он провел рукой по моей спине, вверх и вниз. – Не быть в порядке – это нормально.
Мы с папой остались на крыше, чтобы посмотреть закат, позолотивший на несколько сумасшедших мгновений минареты Пятничной мечети, после чего Йезд погрузился в полумрак.
Папа дал мне выговориться насчет Сухраба и его слов.
Он позволил мне быть грустным.
– Ты правда любишь Сухраба. Да?
– Он мой самый лучший друг.
Папа надолго задержался на мне взглядом. Как будто знал, что за этими словами скрывается нечто большее.
Но ничего не спросил.
Вместо этого он убрал волосы у меня со лба, поцеловал и снова положил подбородок мне на голову.
Может быть, он знал без моих слов, что я не был готов к более откровенному разговору.
Наверное, так и было.