Я рассматривал отца, пока он внимательно изучал изразцовую отделку на потолке: бесконечные геометрические узоры, которые наводили на мысль о путешествии сквозь кротовую нору. Лицо папы было расслабленно: ни улыбки, ни хмурого выражения. Все его стены пали.

Отец никогда не скрывал от меня своей депрессии. По-настоящему – никогда.

Но я даже не подозревал, как был близок к тому, чтобы его потерять.

Как он боролся за то, чтобы остаться рядом с нами, даже если для этого вынужден был превратиться в дрона Борга.

Я не хотел его терять.

А он не хотел терять меня.

Он просто не знал, как сказать об этом вслух.

Кажется, никогда прежде я так хорошо не понимал своего отца.

Маму приготовила на ужин мое любимое блюдо – персидский плов зерешк поло, который делался из риса и сладкого высушенного барбариса.

Барбарис – это такие маленькие ягодки, похожие на рубины, только на них еще есть крошечные пипочки.

Странно звучит, но они безумно вкусные: маленькие мешочки, наполненные сладким и терпким счастьем.

В Иране дни рождения не празднуются так уж широко. Сегодня мне никто не пел, и торта не было. Мама с папой сказали, что вручат свой подарок дома. А Маму и Бабу подарили мне красивый антикварный медный чайничек (ручной работы, все как надо) и пару бутс. Таких же, как у Сухраба, но только голубых и размера, как раз подходящего для моей ноги хоббита.

Я все еще чувствовал себя ужасно по поводу того, что произошло между нами с Сухрабом, кто бы что ни говорил.

Я обнял и поцеловал бабушку с дедушкой, и Бабу удивил меня, поцеловав в щеку в ответ. Он взял меня за локоть и посмотрел прямо в глаза.

– Дариуш, – проговорил он так тихо, что я едва его слышал. – Сухраб сейчас очень страдает. Но не по твоей вине.

– М-м…

– Ты хороший друг, мой дорогой. И ему повезло, что он тебя узнал.

Он опустил руку и похлопал меня по щеке.

Он почти улыбнулся.