– Куда, например?

– В Лондон. Или в Париж. В Константинополь, Джакарту, да куда угодно.

– И что мы там станем делать?

– Жить. Вдвоем.

– Ты хочешь уехать навсегда? Нам нельзя.

– Почему?

– Мы тогда останемся ни с чем.

– Но мы будем вместе. Разве этого мало?

– Мало. – Я не хотел отвечать так резко, но с лица Перси напрочь смывает всю радость предвкушения. Он хмурится.

– Но если мы с тобой будем вместе, я смогу жить вне бедлама. Ты же будешь со мной…

Я никак не могу взять в толк, когда это мы успели поменяться ролями: обычно это я выдумываю всякие бредовые затеи, а Перси служит голосом разума. И все же это он предлагает куда-нибудь сбежать и жить в нищете лишь друг другом, будто какие-нибудь трагические влюбленные из плохонькой баллады. Конечно, я люблю его так, что скоро сердце лопнет, но одной любовью не проживешь. Ей даже сыт не будешь.

– Перс, подумай, что предлагаешь. У нас не будет денег. Нам будет не на что жить. Я лишусь имения и титула. Мы окончательно запятнаем свои имена и никогда не сможем вернуться домой.

– Я и так не могу вернуться домой. – Я не отвечаю. Перси отступает на шаг назад, размыкая руки. – И потом, вспомни своего отца. Ты правда предпочтешь не сбежать со мной, а вернуться к нему, управлять имением, вращаться в высшем обществе? Монти, черт тебя дери, чего ты больше боишься: отцовского гнева – или что тебе перекроют доступ к отцовским деньгам?

Теперь уже я отшатываюсь. Как так вышло: только что Перси лез мне в брюки, и вот он уже кричит мне эти страшные слова. Голова идет кругом.

– Перс, давай рассуждать здраво.

– Здраво? Меня в конце года запихнут в дом для умалишенных, а ты говоришь – рассуждать здраво?

– Мы… – Меня тянет взять его за руку, будто одно прикосновение как-то заглушит злость и ужас в его голосе. – Мы найдем панацею, она тебя вылечит, и ты сможешь вернуться домой. Вместе со мной.

– Нет.

– Как это – нет?

– Не нужна мне эта панацея. Даже если мы ее найдем, я не собираюсь ее применять.