Я разворачиваюсь к Ханне, сидящей рядом со мной, и оскаливаюсь.

– У меня в зубах ничего не застряло?

Она качает головой.

– А у меня?

– Не-а.

Мы разделяемся и идем к своим стульям, пока остальные ломятся в туалет. Я сажусь и жду, когда Эл займет место рядом со мной. Я не могу сосредоточиться и придумать, что именно ей скажу, но совершенно точно знаю, что заговорю с ней. Я должна.

Она плюхается на стул и, лизнув большой палец, пытается оттереть жирное пятнышко на лацкане пиджака.

– Уверена, они так сфоткают, что пятно не попадет в кадр, – говорю я. – Или его потом зафотошопят.

Она молчит и продолжает усердно тереть ткань, отчего пятно расползается все сильнее.

Нас вызывают по одной, и мы продвигаемся в очереди, пересаживаясь со стула на стул. Когда передо мной остаются всего две девушки, я говорю:

– Я не хочу, чтобы мы продолжали злиться друг на друга.

И жду ответа. Мы снова пересаживаемся.

– Я была неправа. – Еще один стул. – Я была совершенно не права, и я так больше не могу. Я не могу не разговаривать с тобой каждый день. Пожалуйста, не злись на меня.

– Уиллоудин? – выкрикивает Мэллори.

Уже вставая, я оглядываюсь на Эллен. Скоро она сломается. Она должна.

– Уиллоудин?

– Все не так просто. – Голос у Эл скрипучий, будто она не разговаривала несколько дней. – Мы меняемся и становимся другими людьми.

– Но это не значит, что мы больше не подходим друг другу. – Мне кажется, что лучшее, что во мне есть, появилось благодаря Эллен. – Прости за мое упрямство.

Я сажусь на маленькую табуретку перед занавесом. Позади фотографа стоит мама. Она делает движение указательными пальцами, как бы растягивая на лице улыбку.

Я глубоко вздыхаю и умоляю себя улыбнуться. Улыбнись. Улыбнись. Улыбнись.