Размеры здания ошеломили их. Внизу стелился низкий потолок из сигаретного дыма, а над ним сиял чистый свет. Воздух был тихим у пола, но остальное пространство оглашалось беспрестанным ревом, настолько громким, что он казался единым целым, хотя и состоял из рычания двигателей машин, гудков, звонков, сирен, свистков, автомобильных сигналов, скрежета тормозов и визга шин. За этими звуками скрывались более тихие: шорох шагов, шелест бумаг, бормотание разговоров, звон ложек, вилок и чашек, шуршание надеваемых и снимаемых пальто, звяканье оловянных гонгов, тиканье часов, шумы движения, скрипы резиновых галош и возгласы удовольствия. Они стояли внутри своей собственной тишины, словно в газовом пузыре.

Томас и Мозес были настолько сбиты с толку городским шумом, что не могли пошевелиться. Джагги отнеслась к нему как к погоде. Она не сортировала звуки, отделяя один от другого, и не обращала внимания на детали. Милли жила на Юниверсити-авеню, недалеко от университетского кампуса, и потому больше привыкла к шуму. Ну, а Патрис заранее к нему приготовилась. Наконец они пришли в себя, втиснулись в такси и прибыли в Мароккан-отель. Это была маленькая гостиница, чистая, но убогая. Их номера находились на втором этаже и выходили окнами на улицу. Даже при закрытых окнах шум врывался внутрь комнат. Томас и Мозес разделили один номер, а три женщины – другой. Джагги, заказывая жилье, попросила, чтобы одна из кроватей была двуспальной, но на практике обе оказались односпальными.

– Мы даже не будем подбрасывать монету, – объявила Джагги. – У меня болят кости, и во сне я брыкаюсь. А вы двое вполне можете спать вместе.

Они поужинали в закусочной в состоянии сумасшедшего изнеможения и теперь по очереди погружались в едва теплые ванны. Потом пришло время спать. Милли нарядилась в пижаму, покрытую ошеломляющими ромбами и точками. На Джагги была одна из старых рваных рубашек Луиса. Патрис надела ночную рубашку из мягкого голубого хлопка, найденную в куче бесплатной одежды в миссии. Она устроилась рядом с Милли, спина к спине. Они натянули одеяла до самых ушей, хотя в комнате было тепло. Джагги и Милли сразу же заснули. Одна Патрис бодрствовала. Она прислушивалась к доносящимся шумам. Люди, казалось, разговаривали всего в нескольких дюймах от нее, хотя и находились этажом ниже. Сначала она внимала каждому интересному обрывку разговоров, а затем, безо всякого перехода в сон, снова почувствовала себя не спящей, хотя и держала глаза закрытыми. Она обратила внимание, что Джагги и Милли ходят по номеру, и подумала, что, должно быть, уже наступило утро. Но когда она открыла глаза, дневной свет оказался уже ярким. Было далеко за полдень. Ее глаза снова закрылись.