Верующего человека, который трудится из чистого энтузиазма, вдохновленный идеей строительства нового мира, поначалу всегда легко обидеть, ибо душа его чиста, наивна и доверчива до крайности. Таков был и Габор Барна.

Но Киш объяснил ему, что так поступать нельзя. Нужна стойкость. Все, что про тебя говорят, нужно переносить, работать еще упорнее, еще лучше, быть еще честнее, еще беспристрастнее, чтобы доказать людям свою правоту. И сделать это можно. К примеру, идет какой-нибудь дележ — люди ведь любят делить, — руководителю не следует лезть вперед, он должен оставаться в тени, жить не ради брюха, словно прожорливый кабан, а показывать пример другим. Тогда только этот руководитель будет иметь право обуздать жуликов и жадных.

— Если вам случится делить землю, скотину или зерно, покос или еще что-нибудь, делите по жребию. Пусть все тянут по очереди, а ты — последним. Но этим не козыряй, потому что так ты пристыдишь людей, а они этого не любят. Правда лишь тогда правда, ежели она всем понятна сама по себе, как солнце в небе, — говорил Киш.

— Этак ничего не добьешься, не доросли еще наши хуторяне до идеи, — попытался защищаться Габор Барна.

— Точно так толкуют и господа, дружище, чувствуя, что близок их час. «Лишь бы только нам прожить свою жизнь спокойно, — говорят они, — а после нас будь что будет». Но поскольку их потомки ходят и проповедуют то же самое, то этак мы до второго пришествия дожидались бы, пока наши люди созреют, господа же тем временем оставались бы господами, а мы их холопами.

— Да, но бедняки тоже так рассуждают, — возразил Габор Барна.

— Их устами говорят все те же господа. Они отняли у бедняков даже их мысли и вложили им свои. Нет, Габор, ты не прав. Выучиться плавать можно только в воде. Новую жизнь никто за нас не построит, только мы сами.

Габор Барна глядел на Киша и не знал, что сказать.

— Вот так-то, тезка, — закончил Габор Киш. — Нужна стойкость. Каждый должен стоять там, где его поставили. Стоять и выстоять. Взгляни на этот портрет, — он повернулся к висевшему на стене портрету вождя, — вот человек, который столько испытал, столько перенес, столько боролся в своей жизни и всегда твердо и непоколебимо стоял на своем посту. И ты обязан армии-освободительнице тем, что бьешься ради народных, своих кровных интересов, а не для выгоды Бачо-Келеменов. Так выполним с честью хотя бы то малое, что поручено нам.

* * *

Габор Барна возвратился на хутор и продолжал свою работу. Боролся, учил других, берег общее добро пуще прежнего. И куда старательней, нежели когда-нибудь у Бачо-Келеменов. Днем он отдавал еще больше сил общему делу и еще дольше просиживал над книгой по ночам. Высокий, сухой, жилистый, как и подобает потомственному батраку, он, казалось, если это было бы возможно, еще больше высох, но глаза его словно излучали свет — то был свет веры, знания и внезапно открывшейся ему правды. И еще горел в его глазах огонек гордости за то, что и сам он, Габор Барна, трудится во имя этой правды, сам становится стойким борцом за нее.