За Сионом дорога начинает подниматься зигзагами, причем шоссе огорожено маленькими каменными пирамидами. Тут сходятся четыре ущелья: Хевское, Трусовское, Ухатское с речкою Ухатдаг, впадающею с востока в Терек, и Байдарское, поднимающееся к Крестовому перевалу.

Начиная от аула Коби, в котором находится церковь во имя святого Георгия Победоносца с утварью и облачением, дарами покойной императрицы Марии Александровны, подъем начинается все заметнее. На десятой версте у самой дороги находится обелиск с надписью: «Крестовый перевал, 7694 фута»; обелиск стоит на наивысшей точке перевала. Выше обелиска, на высоте 7714 футов, стоит только шоссейная казарма, при которой помещается метеорологическая станция. Крест, по преданию, поставлен грузинским царем Давидом Возобновителем, дедом царицы Тамары, но это не выдерживает критики, равно как и название его крестом Петра Великого, который там никогда не бывал. Крест этот поставлен в 1824 году Ермоловым, проложившим Военно-Грузинскую дорогу. По одному древнему преданию, на том месте, где теперь стоит крест, было расположено большое селение Фостафари, в котором апостол Андрей Первозванный в I веке проповедовал осетинам Евангелие.

За Крестовою начинается спуск, с которого видна Гуд-гора, названная так от имени деревни Гуд, лежащей вправо от дороги, в глубине пропасти, где бушует Арагва, берущая начало недалеко, в ущелье Гуда. Место это также называется «каменным хаосом» по причине гигантских камней, скатившихся в далеком прошлом с вершины Гуд-горы. Образование этого «каменного хаоса» осетинская легенда объясняет следующим образом.

Давно, очень давно, в Гуде жила бедная семья; Господь, милосердный к беднякам, благословил ее рождением дочери Нины, красивее которой не было ребенка во всей Осетии. Не только все население аула, но и далекие путники, видя малютку, взбирающуюся на гору, останавливались и, любуясь ею, забывали свои обязанности; проезжавшие с караванами купцы дарили ее блестящими безделушками и кусками яркой ткани. Влюбился в Нину также и старый Гуд – дух, властитель Гуд-горы. Он полюбил ее со всею пылкостью юноши. Хотела ли Нина подняться на гору – влюбленный старик выравнивал тропинку под ее ножкой; искала ли Нина со своими подругами цветы и травы – Гуд собирал и прятал лучшие цветы и травы под сводом камней, рассыпавшихся при приближении красавицы. Никогда ни один из пяти баранов, принадлежавших отцу Нины, не падал в кручу и не делался добычей злых волков. Одним словом, Нина была царицей всего пространства, где царствовал старый Гуд, – так любил ее могучий старец. Прошло пятнадцать лет; из хорошенького ребенка Нина сделалась невиданной красавицей, и любовь старого Гуда разгорелась еще сильнее; он стал даже подумывать, нельзя ли как-нибудь из могучего духа сделаться простым смертным, хоть бы даже и бедным осетином. Но молодая девушка не замечала любви Гуда, – она засматривалась на молодого красавца, своего соседа Сасико. Сасико был молод, статен, славился силой и ловкостью, отлично стрелял из винтовки и умел танцевать не только свой осетинский танец, но даже и лезгинку, чем могли похвалиться немногие. Старый Гуд стал ревновать Нину к Сасико, начал преследовать его, заводить в трущобы во время охоты, застилать туманом пропасти под его ногами или засыпать его неожиданно метелью. Однако же все хитрые замыслы старого ревнивца были тщетны. Наступила зима, и Гуд лишился возможности часто видеть свою любимицу; зато Нина и Сасико стали видеться чаще и чаще. Гуд все это видел, ревновал, бесился, и наконец ярость его достигла крайних пределов. Однажды, когда Нина и Сасико, оставшись одни в сакле, не могли наговориться, Гуд сбросил на них огромную лаву снега. Обвал этот скорее обрадовал, чем испугал влюбленных, и они были рады, что на некоторое время могут остаться наедине друг с другом. Разведя огонь, они сели около него и беспечно предались мечтам и разговорам. Так прошло несколько часов. Сердца влюбленных были полны любовью, но желудки просили пищи; отысканные две лепешки и кусок сыра утолили ненадолго их голод. Прошел еще день, и вместо веселого разговора в сакле послышались вопли отчаяния; узники не думали больше о любви – они думали о хлебе. Прошел и третий день, голод еще больше усилился, а надежды на освобождение не было. На четвертый день голодная смерть казалась неминуемой. Сасико кидался из угла в угол, но вдруг остановился; впалые глаза его устремились на Нину, – он бросился к ней, обхватил ее руками и впился зубами в ее плечо. Девушка вскрикнула, упала на пол, но в это время послышался говор, и дверь, очищенная от завала, открылась для узников. Нина и Сасико бросились к своим избавителям, но уже с чувством ненависти и отвращения друг к другу. Обрадовался старый Гуд, узнавши, что любовь Нины и ее возлюбленного заменилась взаимной ненавистью; не утерпел старик и разразился таким смехом, что целая туча камней посыпалась с горы в долину. Большое пространство ее и до сих пор густо усеяно осколками гранита.