Обсуждали также частое отсутствие Романа Андреевича Штыгина. Говорили разное, и много глупого. Будто он поколотил сына, сломал ему руку и теперь ему стыдно перед людьми, или будто у него запой, или что из-за того случая в раздевалке отец Осокина посадил его в тюрьму. Одни радовались, что не нужно бегать кросс и отжиматься от пола, другие были недовольны тем, что у них замещали другими уроками единственный предмет, на котором не нужно сидеть за партой.

Говорили ещё о Мурате из девятого «А». Видимо, скверная история случилась с ним на последней экскурсии, если на третьем этаже его отец «отгрохал» такой дорогостоящий ремонт.

Одни утверждали, что во время поездки парень напился и пытался отобрать руль у водителя автобуса, из-за чего последний был вынужден остановиться на обочине.

Другие были уверены, что у Мурата случился сердечный приступ, и сын Штыгина с перевязанной рукой тащил его на себе в больницу.

Кто-то утверждал даже, что девятиклассник впал в летаргический сон и только теперь проснулся.

К этой новости прибавляли ещё и то, что Марго из десятого не навестила его в больнице и бросила на произвол судьбы.

Но особенно часто обсуждались в последние дни две новости.

Первая касалась «внезапного» ухода из школы Элеоноры Павловны.

Самые заядлые тунеядцы взвыли в один голос, чтобы им вернули прежнего учителя русского и литературы. И, как ни странно, громче всех возмущались те, кто был поругаем ею и бит не единожды.

Вероятно, именно с ней, именно на её уроках они не чувствовали себя такими неудачниками, как обычно, потому что она продолжала требовать от них то, от чего другие давно уже отказались. Она была чуть ли не последним учителем в гимназии, который в долгой и упорной, заведомо проигрышной войне боролся с невежеством самых отстающих.

Они не перестали существовать для неё. Брошенные верёвки всё ещё висели по краям ямы, в которую свалились пожираемые собственными слабостями двоечники.

Наконец, именно ей удалось – неизвестным комитету образования методом прицельной полюбовной иронии – пробивать самую толстую броню эгоизма и ложных убеждений запутавшихся подростков.

Теперь они кричали так громко потому, что осознали, что не справятся без неё, или поняли, что никому больше не нужны.

Маргарита Генриховна слышала разные версии ухода Элеоноры, но точно знала, что последней каплей стала какая-то очередная гнусная выходка Осокина на уроке литературы.

Может быть, это была тысячная капля в её богатом опыте, переполнившая сосуд.

В тот же день Элеонора Павловна пришла в кабинет директора и заявила: либо я, либо он.