Мне тоже захотелось быть значительной. Но исходя от противного. Здесь все девушки одинаковые. Отдалившись от всех, я иду за своим пальто с Уином, он приносит на лестницу мой шарф. Тут же и Крис – румяный, драматичный, запыхавшийся, раскаивающийся. Он хочет, чтобы его отругали, наказали. Это слишком просто. Мы все этого хотим.

Идти мне довольно далеко и в горку, и очень удобно, когда тебе помогают идти по заснеженным дорогам. На улице холодно, и всю обратную дорогу я думаю: Ричард, в этот момент ты живешь. Ты живешь сейчас. Ты живешь внутри меня, и я двигаюсь потому, что ты живешь. А ты тем временем, может быть, спишь, измученный и счастливый, в объятиях какой-нибудь опытной шлюхи или даже с той швейцаркой, которая хотела женить тебя на себе. Я взываю к тебе. Я хочу написать тебе о своей любви и о той нелепой вере, которая заставляет меня быть целомудренной, до такой степени целомудренной, что всё, до чего я дотрагиваюсь или говорю другим, становится только репетицией для тебя и хранится только для этого. Эти другие помогают мне скоротать время и если хоть немного переходят границу в поцелуях, объятиях, то я благодарю и отступаю, оставаясь холодной. На мне черная одежда, я все чаще одеваюсь в черное. На коктейле я потеряла одну красную перчатку, и теперь остались черные, они холодные и неудобные.

– Ричард, – говорю я и объясняю Нэту, Уину, Крису, а также Мэлори, Ико, Брайану, Мартину и Дэвиду: – Это мой парень во Франции.

А сегодня я рассказала Джону – он прекрасный слушатель и готов бесконечно сидеть и слушать, – как я была однажды счастлива и достигла всей доступной мне высоты и стала такой, какая я есть, благодаря молодому человеку по имени Ричард. А Джон сказал:

– Я мог бы любить тебя до безумия, если б позволил себе.

Но он не позволил. Почему? Потому что я не прикасалась к нему, не смотрела ему в глаза так, как он этого хотел. А я могла. Но я слишком устала и слишком благородна – в извращенном смысле. И меня от этого тошнит. Даже будь он жертвой, я бы его не захотела. И я говорю ему – небрежно, даже шутливо, – что не позволю ничему между нами случиться, потому что это будет мертворожденное чувство. А у меня и так уже много таких мертворожденных детей.

Бывает, я горько задаю себе вопрос: а люблю ли я Ричарда? Или всего лишь пользуюсь его именем, чтобы оправдать свое благородное, одинокое существование под лживой маской преданности? Хочу я, чтобы он появился здесь, – худой, нервный, маленький, капризный, слабый? Или предпочту лелеять образ сильного умом и духом человека, пылающую мощь, очищенную от порочных и мелких деталей реальной жизни? Трусиха.