Я великодушна. Да, сегодня я простила Криса. За то, что он предал меня, обидел, когда две безликие девушки, которых он знал, причинили мне боль только потому, что, будучи женщиной, я сражаюсь со всеми остальными женщинами за своих мужчин. Моих мужчин. Я женщина, а ведь соперничество существует даже между матерью и дочерью. Обе бьются за отца, за сына, за ложе разума и тела. Я также прощаю Джона за гнилые зубы и нездоровую бледность лица, потому что он человек, а я чувствую, что нуждаюсь в человечности. Даже сидящий рядом Джон, несмотря на разделяющий нас умный разговор, даже он мог бы стать отцом. А я плачу о мужчине, который бы обнял меня, о мужчине, который был бы моим отцом.

Теперь я буду говорить каждый вечер. Сама с собой. С луной. Буду гулять, как вчера вечером, ревниво оберегая свое одиночество, в голубовато-серебристом холодном лунном свете, искрящемся яркими блестками на сугробах свежевыпавшего снега. Буду говорить с собой и смотреть на темные, благословенно безучастные деревья. Насколько это легче, чем смотреть на людей, казаться счастливой, неуязвимой, умной. Сбросив маску, я гуляю, говорю с луной, равнодушной, безликой силой, которая не слышит меня, но признает мое существование. И не карает меня. Я подхожу к бронзовому мальчику, которого люблю – частично потому, что никто не обращает на него внимания, и сметаю снег с его нежной улыбки. Он стоит, залитый лунным светом, в полукруге ограды из кустов бирючины, снег превратил его в гравюру, в руках у него волнистый дельфин, а он, продолжая улыбаться, удерживает равновесие на одной покрытой ямочками ноге.

Теперь он становится ребенком из пьесы «Когда мы, мертвые, пробуждаемся»[52]. Ричард не подарит мне ребенка. А я хочу ребенка именно от него. Выносить, вырастить. Только от Ричарда я готова иметь ребенка. Пока. Конечно, я боюсь зачать больного ребенка, умственно неполноценного, растущего темным и уродливым плодом в моем животе, как я всегда боялась, что из-под моих глазниц вдруг вырвется наружу старая болезнь. Я представляю, что Ричард находится здесь, рядом со мной, а у меня большой живот, и в нем его ребенок. Я уже не прошу многого. Я смотрю на него и просто говорю: мне жаль, что ты не сильный, не умеешь плавать, ходить под парусом и кататься на лыжах, но у тебя крепкий дух, и я верю в тебя и сделаю тебя непобедимым. Да, у меня хватит силы. У всех женщин она есть – в той или иной степени. Но есть и нечто вампирское. Изначальная ненависть. Желание кастрировать надменных самцов, в минуты страсти становящихся детьми.