Кто-то в длинном белом халате произнес несколько слов тяжелым гнусавым голосом. Эрнест внимательно слушал, полный решимости запомнить молитвенные стихи, запомнить мистера Шмидта – он попросил одолжить его зубную щетку в здании на Пешеходной набережной, он стал его первым другом в этом городе, затем компаньоном, идеальным образом отца, когда они начинали бизнес, и партнером, когда бизнес процветал.

Голда подошла и прильнула к нему. Она только что оправилась от ужасного озноба и кашля и начала чувствовать себя лучше. Каблуки ее туфель покрывала корка грязи. У нее не было другой обуви, ни у кого не было лишней обуви.

– Он был первым другом, которого я приобрел, первым сотрудником, которого я нанял в пекарню. Он умел общаться с людьми… Мириам… – И она. Тот ужасный день. Капли холодного дождя приятно ласкали его лицо.

– Ты думаешь о китаянке. – Лицо Голды было мокрым от дождя, ее зеленые глаза сверкали, как драгоценные камни.

Он опустил голову.

– Прости.

Голда подобрала комок грязи и скатала в ладонях шарик.

– Что ж, думаю, мне стоит сказать тебе это. Она приходила к тебе и дала мне свой адрес. Она была беременна. Не смотри на меня так.

Она приходила к нему? Она была беременна?

– Когда это было? Почему ты мне не сказала?

– А смысл? Японцы убили бы нас всех, если бы ты продолжал с ней встречаться.

– Но она была беременна! Ты мне не сказала. Я искал ее. Если бы ты сказала мне раньше, дала мне ее адрес, я мог бы…

– Ты ведешь себя нелепо, Эрнест.

Капли дождя вонзались в глаза, словно гвозди. У них был ребенок, и все же он позволил ей уйти. Неудивительно, что она была такой холодной. Что он натворил? Он мог бы иметь семью. Они могли бы жить втроем: Айи, ребенок и он, в квартире с балконом, могли бы смеяться и пить виски. Он мог бы осуществить свою мечту.

Если бы только Голда сказала ему.

У него слишком сильно болела голова, а мокрое пальто сковывало тело, как ледяная корка. Ему хотелось заплакать, хотелось, чтобы его оставили в покое, прямо там, у могилы.

Молитва закончилась. Наступило время опустить мистера Шмидта в землю. Эрнест поднял гроб. Он накренился вперед, и мистер Шмидт в своей поношенной белой рубашке скатился в неглубокую могилу. Они должны были оставить гроб и использовать его повторно.

Дождь не стихал, и люди, опустив головы, ходили вокруг тела, осыпая мистера Шмидта комьями грязи. Гнев охватил Эрнеста. Он опустился на колени, растопырил пальцы и вонзил их в илистый грунт, а затем начал копать не останавливаясь. Его ногти ломались, колени стерлись до крови, холодная грязь заставляла его дрожать, а гнилостный запах вызывал рвотные позывы, но он все равно копал. Он хотел сделать приличную могилу, более глубокую, потому что человек – это не растение, не грязь, не куча костей и плоти. Человек был благородным существом. Человек мог плакать и смеяться, он должен был страдать, но и прощать, должен был мечтать, но и помнить. Прежде всего, человеку нужно было дать шанс снова все исправить. Если бы только он мог все исправить.