Нет, работа была. Купил двушку, для матери и сестер; сам снимал студию возле Белорусского: вся клиентура в центре. Экзистенциальные проблемы заглушал футболом; по четвергам розовел в сауне. Наметилась машина; он знал, что это будет «мерс». Вдыхал горьковатый ветер метро, грибной воздух Подмосковья. Ташкент не то чтобы отпустил его, но слегка ослабил свои смуглые пальцы на его горле…

И тут грянул август. Да, тот самый. Он стоял перед банком, в руках была бутылка, и почему-то пустая. Потом он помнил, что ехал в метро, еще одна бутылка каталась по вагону. Сбережения исчезли. Долги, которые он делал и о которых почти забыл, стали, наоборот, осязаемы, как телефонная трубка, когда он разговаривал с наезжавшими кредиторами. Клиентура рассеялась. Звонил им. Долгие гудки. Или голос секретарши. Или автоответчик. Нет. Уехал. Не будет. Абсурдное: «Что-нибудь передать?»

«Передайте, что подыхаю…» – говорил в серое, варикозное осеннее небо, стоя на балкончике своей студии. Уже не своей. Дали три дня, чтобы освободить – платить нечем. Да и зачем теперь студия? Завтра шмотки к матери. Она уже героически ждет его и обещает соорудить свой фирменный «Юрагим».

И тогда он встретил Куча.

В районе Полянки. Рассекая лужи, подрулила машина с посольскими номерами. Вышел квадратный человек и замахал ему.

Москвич настороженно подошел, показалось – кредитор…

И уткнулся лбом в выбритый подбородок друга.

Потом сидели в японском ресторане, глотали морских гадов. Москвич намекал на плов, Куч обещал плов завтра, а сегодня… «Знаешь, старик, я тут подсел на японскую кухню…» Японская кухня оказалось слишком японской. От сакэ тело стало теплым и резиновым. Осьминог всё не разжевывался, и Москвич сонно озирал окрестности в поисках салфетки, чтобы незаметно сплюнуть. Куч виртуозно клацал палочками и рассказывал о себе. О себе нынешнем: холеном, с чуть ослабленным желтым галстуком. С часами, поблескивавшими в японском сумраке ресторана.

Москвич, освободив наконец рот от осьминога, спросил про Афган.

Куч подцепил креветку, искупал ее в соевом соусе:

«Я там на дикобраза научился охотиться».

«Ты его ел?»

«Я там всё ел…»

Куч рассказывал о Даде, помощником которого теперь работал. Москвич слушал. Когда Москвич уезжал, Дада был понижен, хотя ходили слухи, что это он сам себя понизил, из тактических соображений.

«Да, тактик… Сильно сдал, но еще себя покажет», – кивал Куч, примериваясь к очередной креветке.

Вышли на улицу, в ночь. В дождь, в лужи. От креветок была изжога.

Москвич попробовал прощаться.

«Ты что? – остановился Куч. – Едем ко мне!..» Водитель распахнул дверцу. Изжога.