Выходка в Каннах

Выходка в Каннах привлекла 19-летнего Ги-Эрнеста Дебора, который присоединился к группе леттристов, вскоре он познакомился с Вольманом, Берна, Жаном-Луи Бро и Гисленом де Марбе. В апреле 1952 года он опубликовал доскональный рабочий сценарий своего первого фильма в “Ion”, толстом, не имевшем продолжения сборнике леттристов, посвящённом кино, — которое с тех пор как Изу объявил о его уничтожении, готово было возродиться.

“Ion” является интересным документом — хотя не столько из-за собранных в нём памфлетов и сценариев, сколько за счёт фотографий участников. Изу, первый в сборнике, выступивший с «Эстетикой кино», появляется в своей протоэлвисовской позе вкупе с раскрашенным галстуком, мальчишеским лицом и умудрённым взглядом; Вольман, щеголеватый еврей-интеллектуал; Марк’О, редактор (под именем Марк-Жильбер Гийомен — леттристы постоянно меняли свои имена или их произношения, ударения или соединения, как Дебор в 1960 году отбросил «Эрнеста»), героический молодой человек с кинокамерой; саунд-поэт Франсуа Дюфрен производит впечатление пляжно-модельной позой на высокой каменной стене, также там есть две улыбающиеся аккуратно одетые женщины, а есть ещё и те, кто превратил свои портреты в поступки.

Серж Берна, “Ion”, апрель 1952

Серж Берна поучаствовал своим эссе «До самых костей», он выглядит готовым разглядеть себя насквозь. На его спокойном, толстокожем, абсолютно ничего не выражающем лице глаза сверхъестественно пусты. Лицо пророческое: характерное для серийных убийц 1950-х. Это совсем не тот типаж, который можно будет увидеть спустя несколько лет на первых полосах газет (Чарли Старквезер всегда смотрел искоса), это лицо из кошмарных снов, лицо человека, не знавшего, чего он хотел, но знавшего, как это заполучить, лицо настолько бледное, что его единственным кинематографическим эквивалентом является хоккейная маска Джейсона из фильмов про «Пятницу, 13-е»[119]. В своём роде портрет Берна говорит о мотивах, стоящих за инцидентом в Нотр-Даме больше, чем что-либо в самом инциденте. Безмолвный портрет вызывает в памяти наиболее грозную максиму Свободного Духа: «Совершенный человек есть неподвижное Основание». А, вопрошает фотография, человек сокрушённый? «Когда смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя», — сказал Ницше, и, вот, это то, на что похож ты.

Габриэль Померан сидит на фоне стены, разукрашенной разлинованными треугольниками, его лицо испещрено полосками под стать фону. В нём есть что-то от шамана, что-то от алхимика, что-то от ожившей метаграфии. Подобно звукам, которые Вольман производил своим телом, было что-то неправдоподобно древнее в рисунках на лице Померана. Леттристы любили разрисовывать свою одежду буквенной поэзией, раскрашивать пиджаки, брюки и галстуки новыми алфавитами, так что, вероятно, в этом случае большого скачка не было, за тем исключением, что на лице Померана были вовсе не буквы: нанесённые им рисунки являлись скорее слепым влечением передавать сообщение, символизировать, оставить след. Если обратиться к древнейшему известному символическому изображению, к гравированному скелету эпохи среднего палеолита, найденному в пещере Пеш-де-Л’Азе в Дордони, то отметины, датированные 150000 лет до н. э., очевидно, говорят на том же языке, что использовал Померан, — а нанесение узоров на тело имеет ещё более древнее происхождение, на миллионы лет древнее.