— Видит Бог, — повторил Букер. — Интересный выбор слов. Вы ведь католичка, да?

— Верно.

— Будучи истинной католичкой, вы понимаете, что аборт является смертным грехом?

— Понимаю, — сглотнув ком в горле, ответила я.

— Но исходным пунктом данного иска является утверждение, что если бы вы знали о состоянии Уиллоу раньше, то прервали бы беременность, верно?

Взгляды жюри присяжных буквально впивались в меня. Я знала, что настанет момент, когда я окажусь в центре внимания — как диковинка или редкий зверь? — и вот час пробил.

— Мне понятно, к чему вы клоните, — натянуто сказала я. — Но это дело о медицинской халатности, а не об аборте.

— Это не ответ, миссис О’Киф. Давайте я перефразирую: если бы вы узнали, что носите ребенка совершенно глухого и слепого, вы бы прервали беременность?

— Протестую! — выкрикнула Марин. — Это не имеет отношения к делу. Ребенок моей подзащитной не глух и не слеп.

— Мы пытаемся понять, могла ли мать ребенка сделать то, что она сказала, — возразил Букер.

— Нам надо поговорить с судьей, — сказала Марин, и они приблизились к судье, продолжая громко спорить перед всеми. — Ваша честь, это необъективно! Он имеет право спросить, каким было решение моего клиента касательно конкретных медицинских фактов, которыми ответчица с ней не поделилась…

— Не указывай мне, дорогуша, как вести мое дело, — возразил Букер.

— Высокомерная свинья…

— Я разрешаю вопрос, — медленно произнес судья. — Думаю, нам всем нужно услышать ответ миссис О’Киф.

Проходя мимо места свидетеля, Марин оценивающе посмотрела на меня — напоминание, что меня вызывали к ответу.

— Миссис О’Киф, — повторил Букер, — вы бы сделали аборт, если бы ребенок был абсолютно глух и слеп?

— Я… я не знаю, — сказала я.

— Вы знаете, что Хелен Келлер была глуха и слепа? — спросил он. — А если бы вы узнали, что у вашего ребенка не хватало руки? Вы бы прервали беременность?

Я поджала губы, ничего не отвечая.

— Вам известно, что Джим Эббот, однорукий питчер, забил невозможный мяч в главной бейсбольной лиге и выиграл олимпийскую золотую медаль в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году? — спросил Букер.