Сталин назначил Мейерхольда членом Всесоюзного Пушкинского комитета, в чьи задачи входил контроль над художественным, политическим и воспитательным содержанием юбилейных торжеств. Приоритеты в организации торжеств менялись месяц от месяца. В декабре 1935 года только что расширенный комитет постановил, что фокус должен быть смещен с «Пушкина, жертвы царизма» на более оптимистичную идею, которая акцентировала бы поэзию, русский язык и светлое будущее русской культуры. Чтобы разбавить партийных чиновников и церберов, в состав комитета были введены ученые-пушкинисты. Но растущая волна арестов, напряженность международной обстановки и осторожный, перестраховочный менталитет наложил отпечаток на этот юбилей, как и на другие государственные проекты. К лету 1936 года большинство творческих поручений было отменено или работа по их выполнению заглохла. К их числу относилась и работа с Прокофьевым над «Борисом Годуновым» и «Евгением Онегиным». Пушкинская комиссия тратила время на обсуждение памятников, выставок, памятных досок, почтовых марок, объемов тиражей, распространения книг по школам и библиотекам, переименования улиц, фабрик и колхозов в честь Пушкина и даже возможности переноса священного праха Пушкина в Москву[285]. Максименков обнаружил поразительный факт: в течение февраля 1937 года, когда действительно исполнялось сто лет со дня дуэли и смерти Пушкина и когда творческая деятельность должна была бы быть в самом разгаре, в московских театрах практически не шли ни пьесы о Пушкине, ни пьесы самого Пушкина. Пушкин безмолвствует. «Действие завершено или только намечается?» Этот пробел наложил обязательства на будущее.

Частью выполнения этих обязательств стала предпринятая нами в Принстоне попытка познакомить универсантов XXI века с вызовами, брошенными несостоявшимся «Борисом Годуновым» сталинской эпохи. Однако, к удовольствию всех, кто готовил этот спектакль, принстонский «Борис» оказался только началом, а не концом возрождения пушкинского юбилея. Я имею в виду один замысел, постановку «Евгения Онегина» Пушкина – Кржижановского на музыку Прокофьева, которая должна состояться в середине февраля 2012 года[286]. Между отмененным «Онегиным» и заброшенным «Борисом» есть много общего (и самое главное – музыка Прокофьева), но написанный в соавторстве «Онегин» уцелел в меньшей степени. Прежде чем текст пьесы попал на репетиционную сцену Московского камерного театра Александра Таирова, он подвергся жесткой критике со стороны Пушкинской комиссии и Государственной репертуарной комиссии; после отклонения (3 декабря 1936 года) о проекте не вспоминали ни в стране, ни в обзорах драматургии советской эпохи. Причин такого молчания несколько. Камерный театр Таирова не пользовался такой славой и вниманием исследователей, как театр Мейерхольда. Поляк по национальности, украинец по рождению и русскоязычный прозаик и драматург, адаптировавший пушкинский роман в стихах для постановки на театральной сцене, Сигизмунд Кржижановский (1887–1950) при жизни считался второстепенным автором пьес и умер в безвестности. (Его фантастические повести пережили бум в посткоммунистической России в середине 1990-х годов и теперь переводятся на европейские языки.) Наконец, единственное имеющееся издание музыки Прокофьева к «Онегину» было подготовлено к печати Елизаветой Даттель, осторожным и в то же время небрежным редактором, которая не одобряла подхода Кржижановского к пушкинскому тексту и бесцеремонно удалила его из авторов, несмотря на то, что Прокофьев написал музыку именно к этой пьесе.