Действительно, обработка романа в стихах Пушкина была удивительной. Ее психологическое единство и смелость могли только испугать академических ученых-пуристов (из членов Пушкинской комиссии, похоже, ею заинтересовались лишь Сергей Бонди и Викентий Вересаев). Кржижановский и его режиссер Таиров хотели создать настоящую пьесу, поэтому их первым шагом стало исключение пушкинского повествователя. Действующие лица сами говорят за себя, никакой поэт с бакенбардами не бродит по сцене и не «заполняет» паузы. Тем не менее разговор на сцене все же ведется фрагментами онегинской строфы, хотя, конечно, склеенными и обрезанными, чтобы вписаться во временные ограничения вечернего спектакля. Парафразов Пушкина нет. Нет и строк для певческого исполнения, за исключением одного припева для Онегина (на французском). Таким образом, эта инсценировка, хотя в ней периодически задействован оркестр и есть вокальные и танцевальные вставки, ничуть не похожа на оперного «Евгения Онегина» Чайковского. Музыка по-прежнему остается «музыкой к постановке» (в прокофьевском величественном понимании этого жанра); словесный текст по-прежнему остается «Пушкиным, прочитанным вслух». Кржижановский определил свою адаптацию как «сценическую проэкцию», уделяя особое внимание углу освещения (солнцу, луне, времени года). Порой текст звучит как сценарий кинофильма и мог бы быть блестяще передан кинематографическими средствами.

Четырнадцать эпизодов, названных «фрагментами», приспособлены к театральной сцене посредством импрессионистических ремарок, напоминающих о драмах Чехова (Кржижановский, теоретик театра, оставил великолепные статьи о театральной ремарке как литературном жанре и об искусстве эпиграфа у Пушкина). В инсценировке Татьяна Ларина, избавленная от опекающего ее Повествователя, претерпевает поразительную трансформацию, поскольку Кржижановский вплетает в пьесу другие произведения Пушкина: «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях», ранние стихи лицейского периода, некоторые элегические стихотворения и сатирические эпиграммы. Здесь много фольклора и суеверий, но они, скорее, космические, языческие, чуждые жизнерадостным рабочим и крестьянам социалистического реализма, которых прославлял Горький в середине 1930-х годов. Все основные события происходят зимой, которая для Кржижановского является самым плодотворным временем года, повсюду связанным с постоянством и непоколебимостью судьбы. Образ, служащий для Татьяны предостережением и вдохновением, – скорее Снегурочка, чем Белоснежка. И более всего вопросов вызывает то, что Кржижановский, вопреки последовательности пушкинского повествования, с твердой психологической логикой ставит в центр своей драмы, между неудачными именинами и катастрофической дуэлью, возбуждающий любопытство, пугающий рассказ о сне Татьяны. Этот целительный, провидческий сон рассказывается (наконец-то) не фривольным, покровительственным Повествователем, но самой травмированной героиней.