Идея «ренессансного антропоцентризма» выражена здесь весьма рельефно. И она, действительно, была вполне созвучна духу тогдашней эпохи, ещё только вступавшей в свои права. Ограниченность ренессансной исторической парадигмы обнаружилась позднее, – и об этом, конечно, следовало сказать. Но Бахтин, к сожалению, умолчал.

Бахтин продолжает: реальности, прежде всячески искажаемые, у Рабле «выведены из…высоких контекстов и сведены в реальном контексте (плане) свободной человеческой жизни. Они даны в мире свободно осуществляющихся человеческих возможностей. Эти возможности ничем не ограничены. В этом основная особенность Рабле»[317]. «…Гаргантюа и Пантагрюэль в основе своей – фольклорные короли и богатыри – гиганты. Поэтому они прежде всего люди, которые могут свободно осуществлять все заложенные в человеческой природе возможности и требования без всяких моральных и религиозных компенсаций земной ограниченности, слабости и нужды. Этим определяется и своеобразие образа большого человека у Рабле»[318]. «Раблезианский большой человек, выросший на фольклорной основе…велик полнотой раскрытия и осуществления всех человеческих возможностей, и он велик в реальном пространственно-временном мире:… он… сплошь овнешнен в положительном смысле»[319].

В приведённых отрывках речь идёт об образе человека, созданного в духе народной фантазии, насквозь пронизанной интенциями гиперболизации и утопизма. (Впрочем, и у такой фантазии есть реальная, земная основа, которую призван учитывать и раскрывать исследователь литературы). Может ли девиз Телемской обители: «Делай, что хочешь!» – стать «конечным выводом мудрости земной» (выражаясь слогом гётевского Фауста?). Едва ли. Но поскольку какие-либо оговорки на этот счёт в бахтинском тексте отсутствуют, фактически «ренессансный человек раблезианского типа» выдвигается им на роль высокого, непреходящего образца, идеала. Стоя на позициях современного философского и научного знания, с таким выводом трудно согласиться.

А. В. Панков в этой связи справедливо отмечает: «Принцип Телемской обители, пародирующий монастырь, – «делай, что хочешь» – это уже не карнавальная имитация дозволенной свободы и не критика монашеских уступок плоти, но вызов мировоззренческой системе в целом… Одновременно здесь сказывается и утопизм индивидуалистической линии ренессансного гуманизма в понимании «естественной» человеческой свободы, которая в реальных нравах того времени обнажалась отнюдь не идиллически и достигала пределов шекспировской трагедии. Как известно, эти стороны ренессансной жизни были подчёркнуты А. Ф. Лосевым в его монографии об эстетике Возрождения (курсив мой. – В. К.)»[320].