Светлый фон
здесь сказывается и утопизм индивидуалистической линии ренессансного гуманизма в понимании «естественной» человеческой свободы, которая в реальных нравах того времени обнажалась отнюдь не идиллически и достигала пределов шекспировской трагедии. В. К.)»[320].

Свободный человек, вырывающийся из-под власти всех культурных (моральных, религиозных и т. д.) ограничений, в генетическом плане не кто иной, как «трикстер»: образ, хорошо известный исследователям мифологического сознания[321]. Будучи антиподом культурного героя, трикстер, однако, лишь дополняет его, не узурпируя всецело его прав. Между культурным героем и трикстером существуют сложные диалектические взаимоотношения, которыми Бахтин здесь явно пренебрегает. (И поэтому его характеристика «раблезианского большого человека» невольно превращается в апологию последнего).

Далее в цитируемом тексте утверждается, что раблезианский большой человек выпадает из всех традиционных представлений о герое и героизме, поскольку он «соприроден массе» и лишь наилучшим образом представляет её. «Раблезианский большой человек – высшая степень человека. Такое величие не может никого унижать, ибо каждый видит в нём лишь возвеличение своей собственной природы… Этим раблезианский человек принципиально отличается от всякого героизма, противопоставляющего себя массе других людей, как нечто исключительное по своей крови, по своей природе, по своим требованиям и оценкам жизни и мира… Но он также принципиально отличается от возвеличения «маленького человека» путём компенсации его реальной ограниченности и слабости моральной высотой и чистотой… Раблезианский большой человек… велик не в своих отличиях от других людей, а в своей человечности…»[322].

Бахтину ради утверждения специфической масштабности своего героя пришлось поступиться даже провозглашенным им ранее принципом диалогизма. Ведь в «большом человеке» и «человеке массы» автор выделяет отнюдь не уникальность и неслиянность, а напротив: общность, полное созвучие, принципиальное тождество!

Но продолжаем цитировать. «Раблезианский большой человек глубоко демократичен. Он… сделан из того же общечеловеческого материала, что и все прочие люди… В нём нет ничего непонятного и чуждого человеческой природе, массе. К нему вполне применимы слова Гёте о крупных людях: «Более крупные люди обладают лишь большим объёмом, они разделяют добродетели и недостатки с большинством, но лишь в большем количестве»»[323]. Качественные различия между крупным человеком и массой снивелированы, остались одни количественные – в степени, в полноте выявления общедоступных возможностей. При этом как-то «забывается», остаётся в тени тот факт, что количественные различия рано или поздно переходят в качественные, что они в принципе нераздельны.