И, конечно, тетка следила за каждым шагом племянницы. Если Лидия не отвечала на какие‑то вопросы, мол, где была вечером и как к ней на данный момент относится начальник, Клавдия узнавала требуемое по телефону у сослуживцев, а потом устраивала сцены. Лидия давно поняла, что лучше не возражать, и своим непротивлением совершенно выводила тетку из себя. "Ну что ты молчишь? Хочешь сказать, что согласна? Но ты бы видела, какое у тебя при этом лицо!"

Из всех незадачливых Лидочкиных ухажеров именно во Фридмане она почувствовала угрозу своему благополучию, а потому сделала все, чтобы они разошлись. На все телефонные звонки она отвечала, что Лидии нет дома и не будет никогда, и вообще — "как вам не стыдно, вы ей не пара, вы жену похоронили". Самой Лидии она ругала Фридмана на все лады и особенно упирала на то, что он еврей. Последнее было в ее глазах таким недостатком, который затмевал все остальные. " Он же еврей!" — кричала тетка со слезой в голосе. Обычно у антисемитов хватает ума скрыть этот порок, а тетка блажит во весь голос. Ну дура, что с нее взять!

К бизнесу племянницы она относилась крайне негативно, кляла Лидию черными словами, обзывая ее "приспешницей Рейгена" и "агентом мирового капитализма", а еще "эксплуататоршей и воровкой". А эти ее капризы — "готовить не умеешь, разве так куриную лапшу варят?", а эти ее болезни — то радикулит, то артрит, то черт в ступе.

Но это была жизнь, трудная, склочная, но жизнь, а потом началась преисподняя. Лидия вдруг обнаружила, что отлучаясь из своей комнаты в туалет, тетка "запирает" свою комнату красной ниткой. Нитка была перекинута через дверную ручку, а другим концом накручена на крохотный, едва заметный глазу гвоздик, специально вбитый в деревянный косяк. Надо сказать, что все годы тетка оберегала свою комнату, как Синяя Борода пресловутую кладовку. Она и раньше, уходя из дома, запирала комнату на ключ. Лидии разрешалось заходить туда только при крайней необходимости — еду принести, если тетка не хочет (или не может) сама дойти до кухни или поясницу ей растереть змеиным ядом. А в прочие дни — ни–ни, как в коммуналке. И даже если ты с подносом, то обязательно постучись и дождись отклика. А тут на три минуты в туалет отлучилась, и комнату — на запор, и уже не ключ, а нитка.

При этом тетка делала все, чтобы Лидия не увидела, как она стреноживает ручку с гвоздиком. Клавдия Захаровна выходила из своей комнаты медленно, как бы по частям. Вначале показалась ее большая, обутая в пушистую тапку нога, потом возникло туго обтянутое полой халата колено, отекшая рука в кольцах цепко хваталась за косяк и, наконец, в коридор втекла вся фигура с прихмуренный лицом, выражающим скрытую угрозу. Лидия бросалась помогать. Тетка отпихивала племянницу: "Уйди, я тебе говорю! Я сама. Оставь меня одну". Потом натужное сопение, пыхтение, потом лязгает задвижка, она уже в туалете, а в дверной ручке зеленая шерстяная нитка.