Вскоре состоялся мучительнейший разговор в гостиной.

— Что ты делала в моей комнате? Сознавайся.

— Я не была в твоей комнате, — опешила Лидия.

— А кто же тогда из моих подушек перо крадет?

У Лидии по спине пробежал холодок.

— Какое перо?

— Ты и крадешь. Я проверяла. У тебя подушки полные, пушистые, а у меня тонкие, как блины.

О, Господи!

— Ну возьми мои подушки. Я буду только рада, — пролепетала Лидия беспомощно.

— Я‑то возьму. Но зачем ты в мои комнату шастаешь. Ключ к моей двери ты давно подобрала. Хи–итрая! Я думала ниткой оберегусь. Так нет! Я вчера дверь красной ниткой завязала, а потом смотрю — зеленая. Что ты у меня ищешь?

На Клавдию Захаровну обрушился маразм. В этот период времени, когда она еще не слегла окончательно, тетка затопила соседей, несколько раз оставила открытым газ — удивительно, что не отравилась, полностью разбила чайный сервиз и устроила в доме чудовищный беспорядок.

К этому времени "дело" Лидии Кондратьевны уже окончательно ухнуло в бездну, остались мелочи — с арендой разобраться, с последних заказчиков деньги получить. Словом, хоть изредка, но надо было уходить из дома. А тетка уже не вставала. Врач осмотрела больную и сказала: "Это не лечится. Это старость".

Уход за теткой был пыткой, и добро бы, если бы та ничего не соображала. Иногда к ней возвращался разум, но этот период никак нельзя было назвать минутами просветления, потому что это были минуты полного мрака. И не потому, что разум ее оживал по ночам, а потому что ужасны были Клавдины слова. Тетка словно испытывала племянницу на прочность, выдержит ли Лидия ее душещипательные откровения или придушит в ночи. То, что было только подозрением, предчувствием, обрело плоть и смысл. Лидия узнала, что Клавдия Захаровна была стукачкой со стажем и гордилась этим. И не в заводской охране коротала она свою молодость, а в тюрьме, где трудилась на благо Родины в женском отделении."И что бы там ни трепали языком, — такой была присказка ее ночных откровения, — я прожила честную жизнь". Она говорила высокопарно, парадно, как на митинге, а потом вдруг вцеплялась в плечо Лидии и начинала просить прощения. Ты у Бога проси, не у меня, хотелось крикнуть племяннице.

Зубные протезы были сняты, голые десны не смыкались, звук через них шел сиплый, со свистом. Иногда и разобрать было невозможно, что она там шепчет. Сними зубы — надень зубы! Я жевать не могу! А что тебе жевать? Слова? Все об одном и том же, все по кругу. Боже мой, как страшно подступала смерть к этой женщине. Она держала Клавдию Захаровну за горло, сжимала сильно, а потом отпускала — помучься еще.