— Многое гораздо проще, — невозмутимо полемизировал офицер, — когда имеешь по делу много материалов. У меня собрано достаточно, чтобы предпринять обходные действия в случае упорного нажима недругов. Я к чему так долго и разноречиво вел доклад? К тому, что на сегодняшней стадии развития воспитанника из него может получиться все, что угодно. И он до конца будет предан тому, с кем в минуту созревания будет находиться.

— Ой, мой любимый Чан, не осталась ли та минута в горах, где так бесславно почил злополучный Винь? Как вы долго тянете. Я чаю захотел.

Генерал нажал кнопку. Через полминуты на столе стояли две чашки дымящегося напитка.

Но полковника, казалось, не задевали намеки шефа. Отпивая мелкими глотками чай, он с нажимом продолжал:

— Этот человек, имеющий в свои неполные двадцать два года около сотни убитых, мягкий, незлобный характером. Из донесений сотрудников, следивших за ним и сотрудничавших с ним, указывалось: медлителен, не торопится принимать самостоятельные решения, сторонится рискованных действий. Встречались определения и такие, как слюнтяй, недотепа и прочие. Так что я более оказался в плену тех источников, что приходили ко мне на стол. Но уже тогда, анализируя его действия, улавливая междустрочие, сопоставляя все имеющееся у меня, я формулировал свои выводы. Осторожность его была высокопрофессиональной, а вот сами действия настораживающими.

Начальник шумно прихлебнул чай.

— Между строк, ну-ну.

Ирония прошла мимо Чана, как пар от чая.

— Ко всему прочему агент податлив, несмотря на внешнюю жестокость. В глубинах его души царит благодушие незнания, спокойная безмятежность бытия, наивность ребенка. Его состояние, воспитание подходит под определение искусственно взращенного интеллектуала. Кристалл, выращенный в невесомости. Чистейшей прозрачности и пустоты. Никаких разлагающих добавок. Он-то и двусмыслия не осиливает. Все до него доходит буквально. С этим я встречался в его запросах, когда он резко требовал уточнить или объяснить ту или иную ситуацию.

— Сейчас я, пожалуй, вас лучше понимаю. Генерал ссутулился, обхватил чашку двумя руками и залпом допил остатки.

— Через него может пройти что угодно, и не исказиться, нe преломиться. Бесцветный. Прозрачный, как вакуум. И потому страшный своей нечеловеческой естественностью. Разум, не замутненный критическими мыслями. Он не сопротивляется сказанному. Только сейчас то, что в него вложено, начинает проходить стадию осмысливания, критику сомнений жизненных ситуаций. Только-только начало в нем формироваться, складываться собственное понятие.